Распробовали они наше произведение, винцо в ход пошло. И поехало. Только Морс грустил, под зад коленкой получив, и держался в безопасном отдалении. Мечтал он там. Когда второй комплект созрел, я, винца принявши, подобрел, из мешка отходы шашлычного производства вынул и снизошёл до паразита:
— Лови, уж! Жулик прохиндейский!
— А пинаться не будешь? Чо-то ты сразу такой добренький стал?!
— Ладно уж. С обиженными знаешь, что бывает? Бери, пока дают!
Морс легко вынул из воздуха пролетавшую мимо мосолыгу, и ушёл общаться с ней за скалу крутую. Пока не отняли. А дядечка Дима, разгорячённый шашлыками и дорогим вином, вдруг поинтересовался моими планами в отношении любимой племяшки. И привёл меня в уныние и полную растерянность. Пока я мрачно размышлял о перспективах наших на свадебное путешествие, в разговоре приняла участие кирия Катерина. Предерзостно на дядю глядя, она крайне почтительным тоном выдала длинную фразу. Или пять. Горным потоком. Я только и разобрал — "сама" и "взрослая женщина". Чезарята на меня уставились открыв рты, и даже жевать позабыли.
Настроение моё напрочь умерло, на месте. Не доел я второй шампур. Извинился, встал и в печали под оливы побрёл. Вот же спросил мужик! А я блин, знаю? Предложение кирии мне нетрудно сделать. "Поедем красотка кататься, чужие миры обживать"! И она всё бросила! И она поехала, и она понеслась со мной на перегонки! Нахрен! Убрел я под достопамятные те оливы, улёгся, ноги на те оливы задрал, и так мне закурить захотелось, мрак просто. Ведь так и не курил с аэропорта Тюменского. Уже и как-то терпимо стало, а тут нахлынуло. Травку какую-то сорвал. Лежу — жую, баран — бараном! А чё делать-то? А фуй его знает!
Шаги слышу, песок скрипит чуть слышно под ступнями маленькими. Катенька-Катюша. Шампур мой недоеденный и еще два к нему, с запасом. И вина кувшин у неё с собой, и покрывало через плечо. Всё мне принесла. Расстелила покрывальце, вручила недогрыз, села рядышком, боком горячим прижалась ко мне. Из горлышка кувшинного отхлебнула. Взяла себе шампурчик и, как ни в чём не бывало, кушать стала. И всё молчком. Только улыбается ласково. Ну и растаял я.
— Выходи, Катя, замуж за меня. Выйдешь?
— I don't understand!
И улыбается. Ой братва, всё она понимает. Чую — нутром чует! Мозги пудрит! Ну, коль ты так, и я тоже эдак. Ты не поняла, и я ни-ши-ша-не-по-ни-ма-ю! Вотаквот! И с аппетитом докушал шашлык. Весь. И вино выпил. Литра два. "Бывали дни весёлые…". О! Катя подпевать принялась! Она тоже с литр засосала! Пока гуляли мы с Катей, ночь пришла. А нам трынь-трава, песня про зайцев. На этом берегу исполняется впервые! Катя хохочет и нагишом в воду меня тянет Да! Мы будем сейчас купаться в Средиземном море совершенно голые с любимой женщиной. И ничего тут такого нет! Не любит- полюбит! Полюбит — поедет! "Устоим хоть раз! В этот жуткий час! Все напасти нам будут трынь-трава!"
Утром я опять проснулся ни свет, ни заря. Как так выходит? Сплю мало, а высыпаюсь, будьте-нате! В половине шестого — как штык! А Катя спит, спиной ко мне прижавшись. Выскользнул я ужиком из под простынки, Катеньку накрыл, простынку под бочки подоткнул, чтоб не дуло ей прохладой утренней. Джинсы-майку на плечо, сандалики в руку и на цырлах — вон удалился. Не дай Бог — разбужу ненароком!
Умылся, только штанцы на себя взгромоздил, и услышал как у пристани дизелек затарахтел. Дядя Дима на промысел собрался. Подумал я секунду-другую, и решил с ним податься. И помочь мужику не помешает, раз я выходной сегодня, и может статься — поговорим, чтоб не косился. Объяснимся, так сказать. Эх, мне бы с Катей бы объясняться бы. В любви навеки. А страшусь! Кто я? И кто Катя? Впрочем, это уже старая песня. А с дядьком вот — вознамерился! Так и кто я после этого?! Правильно, мои маленькие радиослушатели! Самый, что ни на есть — "дибилиус вульгариус"! К тому-же упрямый, как все вульгариусы.
Думаю о себе горькое, но справедливое, и на пирс бегу. Не опоздал! Дядька Дима такелаж правил. Ну и я пристроился, помогать ему веревочку тянуть. Что мочи было. Тянем потянем, вытянул! Себе по загривку! Да ловко так, носом в палубу! Веревочка называлась — шкот. Привязан тот шкот был к гику, дядя Дима у того шкотА слабину собирался выбрать. А я помог усердно! Вот им-то, гиком-то этим, будь он неладен, меня и гикнуло, без пощады и жалости.
— Ой! — Раздалось за моей спиной. Перекантовался я на спину, и замер. Не дыша. Катя надомной стоит, в маечке своей пиратской, что посередь бедра заканчивается. На плече джинсики висят, из кармана джинсиков тех что-то кружавчатое выглядывает, привычного цвета. Барказик наш волной покачивает, Катя устойчивую позу приняла. Ракурс исключительный. Виды открывает изумительные. Век бы так лежал бы! Пялился!