У нас новый командир, капитан Штейн. Он прибыл к нам из той самой школы, где я проходил обучение полетам на «Штуке». Капитан быстро перенимает мой метод следовать близко за ведущим и старается сохранять дистанцию всего в несколько ярдов даже во время пике. Его искусство прицеливания превосходно – в тех редких случаях, когда кто-то из нас мажет, второй обязательно поражает мост. Следующие за нами самолеты могут сбросывать свой груз на зенитные батареи и другие объекты. Штейна очень хорошо приняли в эскадрилье. Как-то его спросили: «Как вам летается с Руделем?» – и он ответил: «Это лучший, с кем я когда-либо летал». После этого у меня установилась прочная репутация. Штейн сразу увидел, как точно я поражаю цели, но предрек мне недолгую жизнь, назвав «сумасшедшим». Слово «сумасшедший» в его устах скорее похвала, признание храбрости одного пилота другим. Штейн видит, что я обычно спускаюсь очень близко к земле, чтобы наверняка поразить цель и напрасно не тратить бомбы.
«Когда-нибудь ты непременно врежешься в землю», – заключает он. Может, когда-либо его пророчества сбудутся, но я твердо верю в свою удачу. К тому же с каждым вылетом набираюсь опыта. Тем не менее я многим обязан Штейну и считаю, что мне повезло с моим вторым номером.
В те дни похоже было на то, что Штейн в своих предсказаниях прав. Противовоздушный огонь из одной из атакуемых нами русских колонн заставляет один наш самолет совершить вынужденную посадку. Самолет с трудом приземляется на небольшом поле, с трех сторон окруженном кустарником и русскими. Экипаж выбирается из кабины и укрывается под самолетом. Я вижу, как пули русских пулеметов взрывают песок вокруг машины. Если не забрать моих коллег, они погибнут. Но сделать это трудно – красные совсем близко к самолету. Черт! Я должен вывезти этих летчиков сам. Выпускаю посадочные закрылки, и мой самолет планирует к земле. Я вижу защитного цвета гимнастерки иванов в кустах. Бац! Очередь из пулеметов попадает в мой двигатель! Приземляться с поврежденным мотором нет смысла – взлететь не удастся. Мои товарищи поняли это. Их ждет смерть. Я вижу машущие в прощании руки. В двигателе что-то бешено стучит, но он еще работает, потому самолет может перевалить через рощу. Я со страхом жду, когда застрянет какой-нибудь поршень. Если это случится, мой двигатель остановится навсегда. Подо мной красные; лежа на земле, они стреляют в меня. Остальные самолеты моего звена поднимаются примерно на 300 метров и уже вне досягаемости от огня с земли. Но мой двигатель все же продолжает работать, потому я могу дотянуть до линии фронта. Попав к своим, я немедленно приземлился. На аэродром меня доставляет армейский грузовик.
Здесь меня ждал Бауэр, с которым я познакомился в Граце, когда находился в резервном звене. Бауэр позднее весьма отличился и оказался одним из немногих выживших в русской кампании. Но для меня день его появления оказывается неудачным – я повреждаю правое крыло моего самолета, при приземлении ослепленный густым слоем пыли, не могу избежать столкновения с другим самолетом. Требуется заменить крыло, но на аэродроме запасного нет. Имеется лишь поврежденный самолет на нашем предыдущем аэродроме в Улле. Известие о выходе из строя бомбардировщика приводит Штейна в ярость: «Ты полетишь снова только тогда, когда твой самолет будет отремонтирован, – и не раньше». Отстранение от полетов – суровое наказание. И я делаю в этот день еще один вылет, чтобы приземлиться в Улле. Со мной вылетают два механика из другого звена, чтобы мне помочь. Всю ночь мы возимся с крыльями, пытаясь отсоединить их от одного поврежденного самолета и присоединить к другому. Нам помогают два пехотинца. Работу удается завершить лишь к трем утра. К этому времени нам ничего не хочется, кроме нормального отдыха. Тем не менее я докладываю, что готов к боевому вылету, который должен быть произведен в половине четвертого. Старший пилот в ответ на это только улыбается и качает головой.
Через несколько дней меня переводят в 3-ю эскадрилью, и я прощаюсь со своим 3-м звеном. У Штейна нет связей, чтобы помешать моему переводу, и потому я вынужден распрощаться с 3-й эскадрильей. Но едва я прибываю в новую эскадрилью, как у нее меняется командование. И кто же новый командир? Капитан Штейн!
– Твой переход был не так уж и плох, как тебе казалось, – произносит Штейн, приветствуя меня. – От судьбы не уйдешь!
Когда он присоединяется к нашему столу в палатке столовой аэродрома в Яновичах, раздался оглушительный взрыв. Какой-то старый рабочий пытался заправить свою зажигалку из большой канистры с бензином. Когда он наклонил канистру, она залила его руки, но этот человек продолжал щелкать зажигалкой, проверяя, работает ли она. Раздался оглушительный взрыв. Это досадная потеря бензина – местные старушки очень рады продать нам яйца за совсем небольшое количество бензина. Торговать бензином нам, конечно, запрещено, поскольку топливо предназначалось вовсе не для изготовления варева, что заливается в лампадки перед их иконами. Даже одна капля этого варева обжигает кожу. Но это уже вопрос традиций. Здание местной церкви превращено в кинотеатр, а часовня – в конюшню.