— Праздник, братья! — орал он. — Рождение нового брата!!!
Сперва меня, конечно, привели к присяге. Всегда и везде, сражаться за, способствовать и помогать, защищать и отстаивать, а если я предам эту священную присягу, да покарает меня, где бы я ни был.
Держать фигу за спиной было глупо, но в душе я свертел кукиш размером с ядро Галактики, постановив себе при первом удобном случае нарушить все пункты этой галиматьи.
Надо сказать, собственноручное убийство во второй раз я перенес значительно легче, даже не сравнить. После того как пришлось выпустить приснопоминаемые кишки Джо Мафии, я блевал дальше, чем видел. В этот раз ничего, никаких позывов физиологического свойства.
Более того, мне было… Мне было приятно, что весь зал в тысячу человек стоит и поет мне осанну! Какой, мол, наш новый брат Андрей прикольный чувак. А они стояли и пели (то есть орали) — да так, что пол дрожал!
Внутри образовалось ощущение, будто я полегчал раза в три, могу летать и море по колено — типичный случай, когда в критической ситуации надпочечники накачали тело адреналином, а гипофиз — эндорфином. Опасность миновала, а гормоны-то работают!
О том, что опасность миновала, мне сказал лично Иеремия Блад. Он подошел и долго улыбался, глядя прямо в глаза своими водянистыми, светло-серыми смотрелками.
— А я до последней минуты в тебе сомневался. Да-а-а, сомневался! — сказал он и хлопнул по плечу. — Если бы ты выбрал клона, мы бы тебя убили. Но ты кончил своего, из Объединенных Наций. Более того, русского. Значит, ты не шпион — вы, русские, друг за друга горой, я знаю. Да и деваться теперь тебе некуда… Что еще скажешь? Молодец!
Он явно ждал, что я разрожусь ответной любезностью, но не дождался. Я переваривал информацию и мысленно благодарил неизвестного агента ГАБ, который только что спас меня ценой собственной жизни. Тогда Блад протянул ладонь, и в ней, как по волшебству, материализовалась манерная трубка из белой кости.
— Кури, — сказал он и поднес к коричневой таблетке в костяной чашечке огонь зажигалки. — Это Трубка Мира, так положено.
Пока я затягивался и кашлял, вокруг нарисовались Чарли Небраска, неподражаемая мисс Фэйри Вилсон, Тойво Тосанен и еще какие-то люди, которых я тогда не знал. Все улыбались, хлопали по плечам — словом, выражали дружеские чувства, не забывая прикладываться к трубке.
— Ты не подумай, что мы сумасшедшие, — сказал Блад. — Небось, когда ты услышал, как я шпарю на библейский лад, сразу решил, что мы психи? Нет, что ты! Просто есть такое понятие у меня на родине: тим-билдинг — строительство команды. Так вот, подобные штуки здорово сплачивают коллектив, а это важно!
— Мы вообще хорошие парни. Убиваем только плохих, точно говорю, — включился Чарли Небраска и выпустил мне в лицо клуб вонючего дыма. — Тех, кто против свободы личности.
— Хорошие, да! Но только для своих. — Это был Тосанен, который сунул мне свою неизменную фляжку с шотландским самогоном.
А я выпил, как иначе? Что мы курим не табак, я понял сразу, по запаху. Какой дрянью приходится дышать, я не знал. Но голову отключило напрочь. Все стали чертовски симпатичными, милыми и родными. Ваш покорный слуга и неумелый повествователь уплыл на волнах крепчайшего угара.
Мало что помню из той ночи. И точно ничего связного. Хотя тогда ни на секунду не покидало ощущение связности, логичности, а главное, неимоверной важности всего происходящего: сказанных слов, возникших мыслей.
И что от этого осталось в результате?
Сияние радуги на периферии зрения. Танцую на каком-то столе. Палуба уходит вверх, и я пытаюсь лезть по ней, как по переборке. Блюю в каком-то коридоре. Меня несут, а я вырываюсь. Дикая песня из одних гласных звуков. Что-то еще.
И вот я лежу в койке. Незнакомая каюта, видимо, теперь моя.
Меня страшно тошнит, все тело покрыто холодным потом, плюс — жуткий озноб, просто смертельный. Во рту гадкий, сладковатый привкус. Хуже всего, что никак не навести резкость зрения — окружающие предметы ведут себя несолидно, то удаляясь, то приближаясь безо всякого контроля. От этого снова и снова накатывает тошнота. И не пошевелиться. Руки-ноги, конечно, слушаются, но с таким запозданием, что даже думать о походе до санузла страшно. Только не с такой раскоординацией.
Неприятным овощем я пробыл… да черт его знает сколько. Долго. А потом я уснул, и снилась чертовщина: отворилась дверь, в каюту зашел агент ГАБ. Мертвый. С ножом в груди. Сел у изголовья и гладил мою голову холодной рукой. Молча.
Встал я совершенно разбитым, больным, но дееспособным человеком. Тогда я поклялся страшной клятвой, что никогда в своей жизни ни за какие блага не прикоснусь к химическим расширителям сознания.