«Иди к людям». Мама снова с благодарность вспомнила соседей, сослуживцев. Без них она бы не смогла этой весной сохранить семью. Целый месяц она тогда лежала в больнице со Светланкой, и все это время старшие дети были под присмотром соседей и работниц с электроподстанции, где она сама работала уборщицей. Сам начальник в первый же день пришел к ней в больницу и сказал.
— Твое дело выходить дочь. Детей фронтовика мы в обиду не дадим.
Мама снова задумалась и в мечтах своих незаметно забежала на несколько лет вперед, представляя, как хорошо будет в то время жить. Уйдут горести и печали. Забудут люди о голоде и нужде. Она твердо верила в то, что будет именно так, потому что не могло быть иначе в ее стране. И перемены к лучшему начнутся, судя по всему, очень скоро. Ведь сколько рабочих рук появится после окончания войны! Сколько денег, идущих раньше на разрушение, можно будет пустить на улучшение жизни людей и особенно для того, чтобы поднять на ноги, отощавших за столько лет недоедания, детей. Теперь не будет «Все для фронта!». Что-то возвратиться и домой к людям. А главное — больше получат дети. Она твердо знала — ее родное государство не допустит, чтобы ее дети умерли с голоду. Но она знала и другое. Сразу, одним мигом, все эти проблемы не решить. И потому мучительно думала над тем, как бы продержаться ее семье именно в эти голодные, весенние дни.
Притихшая было Валя вновь зашевелилась, и мама, оторвавшись наконец от своих дум, теперь уже спокойным взглядом обвела комнату, прикидывая, какие самые неотложные дела надо сделать, прежде чем отправиться на поиски дополнительной работы, или хотя бы собрать немного молодого щавеля на суп.
Вынести помойное ведро, залить в бачок чистой воды, затопить печь, и поставить на конфорку закопченный чайник, было делом пятнадцати минут. Дети молча наблюдали за приготовлениями. Знали — мама торопиться уйти, чтобы принести им, что-нибудь поесть.
Перед уходом мама снова огляделась, будто запоминая и детей, и, своими руками кое-как восстановленную после бомбежки, стену, и окно, наполовину забитое досками, и лампочку под потолком — предмет гордости и свидетельство принадлежности к миру уважаемых людей.
— Ну, вот и все, Валюша, — мама вынула из-под кровати потрепанную хозяйственную сумку, достала оттуда сверток, передала дочери. — Здесь сахарин в двух пакетиках. Последний. Когда вода подогреется, разбавишь в двух бутылках для Светланки. В кастрюльке немного щей осталось. Не экономьте. Щавеля теперь много будет. А этот пучок щавеля при желании можете пожевать. Я еще принесу. — Мама подумала и, вынув из сумки, отдала дочери кусочек хлеба. — Это на крайний случай. Будь умницей, а я постараюсь быстро вернуться.
Валя слушала серьезно, стараясь не пропустить ни одного слова. Мама подбросила в печь последние, принесенные с улицы, кусочки угля, хотела еще что-то сказать, но передумала. Быстро поцеловала, весело играющего с соской, сына, чуть приласкалась к дочкам, и быстро вышла на улицу.
Повезло маме сразу. Она даже не успела решить, куда ей на этот раз идти, как возле парка неожиданно услышала.
— Хорошая! Не торопись. Никак работу ищешь? — Мама обернулась на голос. Прямо на траве, под забором, сидела молодая, лет двадцати пяти, цыганка с девочкой не старше 12 лет. Она видимо только что закончила есть, так как аккуратно собирала в бумажку остатки пищи. Рядом лежало несколько объемистых мешков. Мама остановилась.
Цыганка оценивающе смотрела на стоящую перед ней женщину, решая — можно ли будет использовать ее в предстоящем деле. Молодая. Похоже, что не старше тридцати лет. Одета бедно, но аккуратно. Лицо исхудавшее, но все же красивое. А главное — глаза. В них уловила цыганка то, что давно хотела увидеть, пропустив мимо себя уже многих людей, икавших возможность подзаработать.
Всего мгновение смотрела цыганка на женщину, и довольная отвела свой пристальный взгляд, чтобы не смущать ее. Глаза женщины смотрели спокойно, внимательно и с тайной надеждой на что-то хорошее. Такая не обманет, да и жаловаться никуда не побежит. Цыганка улыбнулась своим мыслям, произнесла будто утверждая.
— Детей много.
— Трое, — Мама пыталась улыбнуться, однако улыбка получилась жалкая, и она, почувствовав это, погасила ее.
— Есть нечего, конечно. — Мама промолчала, потом неожиданно выпрямилась, готовая сказать что-то резкое, сердитое, но цыганка опередила ее. — Вижу. Нашей, гордой породы девка. Мешков у меня много. Поможешь донести?