Итак, Пилсудский был глубоко убежден в том, что в момент начала войны следует бросить на чашу весов событий вооруженный вклад поляков. Поляки должны выступить как союзники одного из государств, поработивших Польшу. Выбор пал на Австрию, которая полвека назад предоставила полякам автономию, где легче всего было, еще до войны, подготовить необходимые кадры для будущей польской армии.
Свой союз с Австрией бывший Комендант стрелков представлял спустя годы как исключительно тактический вопрос. «Свой расчет я строил без всяких сантиментов, — заявил он в уже упоминавшейся «исповеди вождя», — и говорю откровенно, что если бы тогда я на минуту был уверен, что в какой-либо иной державе — угнетательнице Польши это (создание кадров для будущей армии, — Авт.) будет сделать легче, то я бы без колебаний поехал туда, не обращая внимания на то, был бы это наш восточный сосед или даже Германия».
Хотя и не прямо, но Пилсудский явно полемизировал с обвинениями в австрофильстве. Об этом писала Панненкова: «Все же эти политические тенденции и фактическая зависимость от австрийского правительства в сочетании с откровенной поддержкой антироссийского фронта, все это там, на польских землях, входящих в состав Австрии, должно было придать движению стрелков характер примирения и лояльности по отношению к австрийскому правительству, а, учитывая тесный союз, а точнее, тесную зависимость Австрии от Германии, также и по отношению к немецкому правительству».
Подобного рода обвинения вытекали из текущих политических интересов и были продиктованы желанием дискредитировать тогдашнего Начальника государства, утверждавшего, что выдвижению на этот пост он обязан прежде всего последовательной, бескомпромиссной борьбе за независимую Польшу.
Но от этого конъюнктурного давления не были свободны и заявления бывшего Коменданта стрелков. В действительности же его связи с Австрией были значительно более тесными, чем он готов был это позднее публично признать.
Многие современники, а потом и историки считали его даже сторонником так называемой триалистической концепции, базирующейся на присоединении отнятого у России Королевства Польского к габсбургской монархии, преобразованной одновременно в триединое государство Австро-Венгро-Польшу. Основным доказательством, подтверждающим этот тезис, было письмо Пилсудского видному галицийскому политику Владиславу Леопольду Яворскому[53], написанное летом 1915 года. В нем он писал: «Я хотел бы сразу подчеркнуть, что политической целью войны, которую я с самого начала ставил перед собой, было и остается до сих пор слияние Галиции и Королевства в составе австро-венгерской монархии.
И не считал и не считаю, что можно было в этой войне добиться более лучших условий для Польши».
Однако это его заявление следует рассматривать так же, как и его слова, сказанные Чернову. Исходя из различных вариантов развития ситуации, Пилсудский каждому из собеседников излагал наиболее приемлемую для него версию, не пренебрегая ни одним шансом для установления возможного союза.
Следует все же признать, что до 1914 года он подозрительно часто говорил о преимуществах, вытекающих из увязки польского вопроса с Австрией. И что характерно, высказывал такое мнение не только в беседах со сторонниками этой концепции. Трудно, например, согласиться с тем, что только конъюнктурные соображения заставляли его говорить с симпатией об Австрии во время уже упоминавшейся парижской лекции в феврале 1914 года. Ведь в зале находились не одни австрийцы. И Пилсудский прекрасно об этом знал. «Нам говорят, — записал его слова агент охранки, — что мы служим интересам Австрии. Но, помилуйте, говоря правду, Галиция является частью Австрии, свободной ее частью и равноправной… Да, Австрия — это государство, состоящее из разных частей, и одной из них является Галиция, не подвластная ей, а представляющая собой часть этого союза, и в этом случае служить Австрии — значит служить делу Польши. Присоединить Королевство Польское к Австрии — значит сражаться за независимость Польши».
В свете этих и подобных высказываний с большой степенью вероятности можно предположить, что триалистическую концепцию Пилсудский считал в то время наиболее благоприятной из остающихся в сфере реальных действий. Не исключал, разумеется, и более оптимистических вариантов развития ситуации. Ведь вооруженные силы, которые он создавал, должны были обеспечить, чтобы такие возможности не были упущены.
Само создание польской армии, с которой бы считались во время войны, он увязывал с оценкой русского плана ведения военных действий. Он считал, что русские будут обороняться лишь до линии Вислы, оставив на левом берегу этой реки лишь малочисленные силы прикрытия, обеспечивающие мобилизацию и эвакуацию. Со столь слабым противником должны были без особого труда справиться подготовленные заранее в Галиции кадровые отряды, массово поддержанные в Королевстве местным населением. Благодаря притоку добровольцев роты должны были превратиться в батальоны и полки. Комендант стрелков не исключал и возможности очередного национального восстания, направленного против России.
53