В это время одна из последних добровольческих организаций послала в Вильно делегатов с предложением кружку польской молодежи принять участие в покушении на жизнь императора Александра III. Кружок виленских революционеров (старшему было, вероятно, лет двадцать) обсуждал это предложение, но колебался, какой дать делегатам ответ. Пилсудский высказался решительно против участия в предлагаемом деле, находя, что поляки вообще но заинтересованы в перемене русского государственного строя.
«Еще неизвестно, что нам дала бы эта перемена», — сказал он. Кружок продолжал колебаться. Впрочем, долго колебаться ему не пришлось: о деле стало известно департаменту петиции. Департамент поступил со свойственным ему эклектизмом: каре были подвергнуты и сторонники и противники террористического проекта; Пилсудский был в административном порядке сослан в Сибирь, на Лену.
В ссылке он пробыл пять лет, С русским обществом он там не сблизился. Его близкий друг, известный польский (отчасти и русский) писатель Вацлав Серошевский, рассказывает, что в Сибири нынешний диктатор «узнал всяких русских, от бродяг до министров». Сам Пилсудский впоследствии говорил; «Все они (русские) более или менее скрытые империалисты. Среди них много анархистов, но, странная вещь, республиканцев между ними я совершенно не встречал». Это действительно странно. С какими русскими министрами можно было познакомиться в ссылке на Лене? И неужели все русские ссыльные и ссыльнокаторжные были монархисты и империалисты?
II
Отбыв ссылку, Пилсудский вернулся на родину. Почти в то же время создалась польская социалистическая партия. Он сразу стал одним из ее вождей. Ему и молодой его жене, такой же революционерке, как он, было поручено создать нелегальный орган печати; «Работник». Этот революционный журнал Пилсудский издавал в течение нескольких лет. Он же его редактировал, он же писал статьи, он же их набирал, он же печатал и распространял журнал. Типография помещалась в стенном шкафу» а бумага хранилась в диване. «Работник» постоянно переносился из города в город, вместе с ним переезжали и издательство, и редакция. Тридцать пять номеров было выпущено благополучно, но на тридцать шестом, в Лодзи, журнал постигла неудача. Полиция выследила редактора и нагрянула в типографию как раз в ту самую минуту, когда там набиралась статья «Торжество свободного слова». Быть может, именно это обстоятельство привело в веселое настроение производившего обыск жандармского полковника Гноинского. На радостях он тут же рассказал Пилсудскому анекдот. В царствование Николая Павловича к главе Третьего отделения явился уезжавший за границу приятель и спросил, не будет ли какого поручения. «Есть, есть поручение, — ответил будто бы глава полиции. — В Нюрнберге стоит памятник Гутенбергу, изобретателю книгопечатания... Когда будете в этом городе, пожалуйста, плюньте от моего имени в лицо Гутенбергу: все зло на свете пошло от него». «Вот, теперь вы видите сами, — сказал веселый полковник, показывая на изъятую из шкапа «типографию», — все зло от Гутенберга...»
Из Лодзи Пилсудский был перевезен в Варшаву и там заключен в десятый павильон цитадели, куда сажали наиболее важных государственных преступников. Десятый павильон имел особую администрацию и особую кухню. От войск был внутренний пост в коридоре здания у выходных дверей. Дальше по коридорам несли службу жандармы, — ни часовой, ни проверявший его дежурный по караулам не имели права заходить в глубь помещения. Вероятно, вследствие этой таинственности в варшавском обществе распространились мрачные слухи о десятом павильоне: говорили, что там жандармы отравляют заключенных. Фантастические слухи эти были настолько упорны, что проникли и в русскую военную среду. В связи с ними инструкция властей вменяла в обязанность дежурному по караулу пробовать пищу заключенных. В числе других русских офицеров, выполнявших эту обязанность» был капитан генерального штаба А.И.Деникин, тогда для ценза командовавший ротой в Варшаве{6}.
Польская социалистическая партия приняла решение устроить своему вождю побег. Но бежать из десятого павильона считалось невозможным делом. Был выработан искусный план. Пилсудский стал симулировать умопомешательство. Душевные болезни не входили в компетенцию постоянного врача крепости. Начальство пригласило для консультации первого варшавского психиатра, профессора Шабашникова. Разумеется, Шабашников немедленно признал в заключенном симулянта. После нескольких минут беседы (наедине) он прямо спросил Пилсудского, для чего ведется игра и что, собственно, ему нужно. Узнав в чем дело, Шабашников без колебания написал свидетельство о душевной болезни Пилсудского. «Это был человек большого благородства, — говорит Сигизмунд Клингсланд и, очевидно, в объяснение столь странного факта, замечает: — Шабашников был православной веры, и его все считали русским; однако в действительности он был бурятского происхождения».