Дело» конечно, обстояло гораздо проще: как многие умные люди, как Фердинанд Болгарский, как Энвер, как Талаат, нынешний польский диктатор в 1914 году сделал неверную ставку. Завороженный военным могуществом Германии, он был, по-видимому, уверен в ее победе над союзниками. Весьма возможно, что Пилсудский недолюбливал немцев и любил французов и англичан. Но на первом плане у него, естественно, стояли интересы Польши. По его мнению, победа центральных держав могла повлечь за собой создание польского государства под скипетром Габсбургов, — он поэтому со всей искренностью и присягнул 5 сентября 1914 года императору Францу Иосифу. Считаясь с необыкновенной импульсивностью натуры Пилсудского, можно многое отнести и на счет его слепой фанатической ненависти к России{8}.
IV
В истории двух последних десятилетий многое еще покрыто тайной. Но главное стало известным. Одни политические деятели опубликовали свои воспоминания. Другим посвящены подробные биографические труды. Не скажу, чтобы они были всегда интересны. Лихтенберг, один из остроумнейших писателей восемнадцатого века, уверял, что биографии сильных мира стоит читать лишь в том случае, если издание было сожжено рукою палача, — иначе, ясно, в нем нет ни одного слова правды. Это, конечно, шутка. Но надо по справедливости признать, что в XVIII веке перед сильными мира все же не разливались те потоки грубой лести, какие порою встречаются в биографиях героев современного, демократического и недемократического мира. Правда, и живут эти биографии не очень долго, как не вечны и некоторые их герои. Гейне говорил о Мейербере: «Он будет бессмертен всю свою жизнь и даже немного дольше, потому что он заплатит вперед». Теперь многое изменилось; если есть восторженные биографы у любого Рокфеллера, то есть они и у Свердлова, и у Камо...
Время очень понизило расценку руководителей германской политики недавнего времени. Из опубликованных в последние годы разных немецких мемуаров начинает понемногу выясняться история того акта, которым центральные державы «восстановили польское королевство». Кто только в пору войны не восхищался (хотя бы с ненавистью) работой германской государственной машины? Это был самый мощный военно-политический аппарат, когда-либо существовавший в истории. С совершенной, безошибочной точностью он исполнял все то, чего хотели управлявшие им люди. Однако из появившихся многочисленных мемуаров мы теперь видим, что люди эти сами не знали, чего именно они хотели.
Бисмарк говорил в 1883 году князю Гогенлоэ, что война между Россией и Германией неизбежно приведет к созданию независимой Польши. Пророчество канцлера тяготело над всеми его преемниками. Бетман-Гольвег в своих «Размышлениях о войне» прямо утверждает, что с немецкой точки зрения было невозможно хорошо разрешить польский вопрос: могло быть только более или менее плохое решение{9}.
В Вене виднейшие государственные деятели стояли за так называемый «австро-польский проект», т.е. за включение всей, или почти всей, Польши в состав габсбургской империи. К этому склонялся и сам император Франц Иосиф. В начале войны не возражало против такого решения и правительство Вильгельма II: в 1915 году германский посол Чиршкий передал даже соответственное письменное предложение барону Буриану. Вильгельм ставил, однако, и обязательное условие: он требовал, чтобы в будущем венском парламенте большинство было обеспечено немецким элементам населения. Это условие, по-видимому, озадачило Буриана, как он ко всему ни привык за долгие годы австро-венгерского парламентаризма. Барон Буриан указал послу, что обязательное условие трудновыполнимо: состав парламента все же, до некоторой степени, зависит и от избирателей.
Впрочем, германское правительство скоро изменило свой взгляд на польский вопрос. Об австро-польском проекте не хотел слышать и граф Тисса, в ту пору еще почти всемогущий в Вене. Тисса не желал превращения двуединой монархии в триединую. Он вдобавок недолюбливал поляков. Выступления Тиссы по польскому вопросу были довольно своеобразны. Граф Чернин в своих воспоминаниях рассказывает, что Тисса предлагал отдать всю Польшу Германии «в обмен на хозяйственные и финансовые комбинации»{10}. С другой стороны, по словам графа Андраши{11}, Тисса ровно ничего не имел и против того, чтобы Польша осталась за Россией.
8
В интервью с г. Клодом Ане (в 1919 г.) Пилсудский откровенно это и сказал. «А если бы союзники потерпели поражение?» — спросил интервьюер. Маршал ответил, что и в этом случае положение Польши стало бы лучше прежнего («Petit Parisien» 23 марта 1919 г.).