Пилсудский блестяще выиграл очень трудную партию. Триумвиры признали совершившийся факт. Клемансо, видимо, махнул рукою: Пилсудский сражался прежде на стороне Германии; но и Галлер, генерал австрийской службы, тоже сражался на стороне Германии. В глубине души Клемансо, вероятно, был одинакового мнения обо всех союзниках (кроме самих французов и, быть может, англичан), вспоминая Италию в Тройственном союзе, некоторые подробности переговоров с Румынией и еще многое другое. Поладить с английским и американским правительством Пилсудскому было менее трудно. Вильсон был выше всего этого и вдобавок сам по телеграфу поздравлял в 1915 году Вильгельма II с днем его рождения. Ллойд Джордж, должно быть, не знал, кто такой Пилсудский, а если и знал, то был глубоко равнодушен к политическому прошлому главы польского государства.
Он достиг цели. Польша была восстановлена. Благодаря необыкновенной своей энергии и в особенности благодаря своему необыкновенному счастью, Пилсудский стал вождем воскресшего чудом государства, его национальным героем. Сказка осуществилась. С гораздо большим правом, чем к герцогу Лозену, можно было отнести к Пилсудскому слова Лабрюйера: «Il n’est pas permis de rêver comme il a vécu»{22}.
Период больших дел, казалось, кончился для Польши. Но перейти от них к делам не столь большим было, по-видимому, нелегко. Это, собственно, и стало главной трагедией Пилсудского. Первоначальный энтузиазм, который он вызывал на родине, понемногу слабел. То же самое случалось с Клемансо, с Ллойд Джорджем, с Вильсоном. Энтузиазм вообще ослабел у всех и ко всему: в течение четырех лет люди, открывая газету, находили в ней мировые события, — от этого приходилось отвыкать. В Польше «священное единение» продолжалось недолго. Первый сейм отнюдь не оправдал надежд Пилсудского. Его многочисленные враги — личные, политические, классовые — перешли в наступление. Дмовский, оставленный не у дел по миновании в нем надобности, не скрывал своих чувств в отношении главы государства. «Поклонники Пилсудского, — писал он, — использовали трубы в целях личной рекламы своему вождю и осыпали его похвалами, носившими характер византийской угодливости. Пилсудский уверовал в свою провиденциальную миссию и возомнил себя победителем...»
В 1920 году польские войска под командованием Пилсудского двинулись походом на Киев. По общему отзыву польских исследователей, это была «превентивная» война. Впрочем, наступательных войн в истории никогда не было и не будет: все войны делятся на оборонительные и «превентивные».
Само собою разумеется, превентивная война 1920 года отнюдь не имела целью свержение в России большевистской власти. Если бы такова была ее цель, Пилсудский двинулся бы не на Киев и открыл бы военные действия раньше, в ту пору, когда русская добровольческая армия вела успешную борьбу с большевиками. Советский главнокомандующий 1920 года Тухачевский в своей книге о польско-советской войне прямо говорит: «Если бы дольское правительство сумело сговориться с Деникиным до его крушения, если бы оно не боялось империалистского лозунга «Великая, единая и неделимая Россия», то наступление Деникина на Москву, поддержанное на западе польским наступлением, могло бы для нас кончиться гораздо хуже»{23}.
Впрочем, Пилсудский и сам сказал, имея в виду адмирала Колчака и генерала Деникина: «Все лучше, чем они. Лучше большевизм!»
Действительной целью войны 1920 года была, конечно, «Польша от моря до моря» или, по крайней мере, некоторое ее подобие. В.Серошевский, близкий друг Пилсудского, цитирует в своей книге его слова: «Белоруссия, Литва, Украина — основы нашей экономической независимости». Талантливый польский писатель тут же — совершенно серьезно — добавляет, что Пилсудский мечтает о федерации всех европейских государств, но так как это вещь не легкая, то для начала он хотел бы создать федерацию нескольких маленьких народов во главе с Польшей. Нельзя не оценить это «начало». От такого пацифизма не отказался бы и генерал Людендорф.