Выбрать главу

Впрочем, этому противоречат его собственные слова. В интервью, данном Юзефу Хласке[52] в начале 1913 года, он сказал: «…будущее — это уравнение со многими неизвестными, которое, следовательно, решить невозможно». Этот мотив неугаданного конца войны возвращается и в известной «исповеди вождя», произнесенной на краковском съезде легионеров в августе 1922 года. «Итак, я трезво рассчитал, — признавался он, — что конец войны, независимо от того, кто победит, означает прежде всего слабость побежденного».

Эту же мысль бывший Комендант стрелков развил в интервью, данном подполковнику Станиславу Ляуданьскому в феврале 1924 года.

«Я утверждал с самого начала, — говорил он, — вопреки всем, что война продлится значительно дольше, чем многие предполагали. В результате обе стороны, победитель и побежденный, будут истощены и ослаблены. Такая ситуация дает возможность быть в конце сильными тем, кто, будучи слабым вначале, найдет в себе достаточно моральной и материальной силы, чтобы продержаться. Тогда представится возможность влиять на судьбы Польши, если мы такими силами будем располагать. Я не делал никаких предположений, кто победит — эти или те. Я был убежден, что и те и другие ослабнут, а мы сможем воспользоваться этим…

Приведу несколько моих шуток и афоризмов на эту тему.

Я не раз повторял, но как шутку, что Россия будет вначале разбита центральными государствами, а затем они сами будут побеждены Антантой.

Ситуацию после войны я рисовал следующим образом: три огромных великана, истекая кровью, больные дизентерией, скорчились в состоянии агонии, а маленький полячок вертится вокруг них, униженно прося места для себя.

Я сравнивал нашу задачу с бегами. Кони мчатся к финишу, а мы же, как муха, уселись на ухе одного из них. В момент приближения к финишу муха улетает с обессилевшего коня и приходит первой».

Итак, Пилсудский со всей прямотой признавал, что прогноз развития военных событий, записанный, в частности, Черновым, он повторял не раз, но не очень-то серьезно.

В этом же утверждении кроется развязка спора, ведущегося десятилетиями между сторонниками и противниками Пилсудского. Ибо вопреки тому, что проповедовали начиная с 1918 года его поклонники, Пилсудский в период военных событий долго не имел ясного представления о конечном развитии ситуации. Но он был политиком и должен был искать пути поведения даже в столь сложных обстоятельствах. Он мастерски выбрался из этой ловушки. И отнюдь не благодаря тому, что гениально предвидел знамения времени, как в этом хотят нас убедить его биографы. Наоборот, он старался рассуждать и поступать так, чтобы никакое развитие событий не закрыло ему возможности для дальнейших действий..

Поэтому и сообщение Чернова, даже если мы отбросим все вышеупомянутые неточности, содержит лишь чисть правды. Пилсудский, пытаясь решить уравнение, о котором он говорил Хласке, учитывал различные комбинации. Не мог исключать и той, о которой рассказал руководитель эсеров. Действуя конфиденциально, он немногое терял, если речь идет о рассматриваемых тогда как приоритетных отношениях с австрийцами. А приобретал же несравнимо больше. В случае именно такого развития событий он имел моральное право присоединиться к победителям как их старый союзник, временно только, по тактическим причинам, находящийся во вражеском лагере. Итак, версия, изложенная Чернову, была лишь одним из нескольких возможных путей действий. К тому же даже, наверное, не той, которую Пилсудский считал наиболее вероятной. В частности, очевидно, по этой причине он и говорил позднее о ней исключительно как о «шутливом» прогнозе.

Все свои усилия Комендант стрелков подчинил созданию армии, видя в ней основной «козырь» для поляков в приближающемся европейском конфликте. А что он вспыхнет, у него не было ни малейших сомнений. Момент столкновения он считал неповторимым шансом для поляков. В вооруженной схватке силы народа, насчитывающего более 20 миллионов человек, были фактором, которым вряд ли могла пренебречь любая из воюющих сторон. Но чтобы стать объектом международного аукциона, приближающего момент осуществления мечты о независимости, поляки должны быть соответствующим образом организованы. Ведь никто не будет добиваться благосклонности рекрутов польской национальности, послушно сражающихся в рядах армий государств — поработителей Польши.

Итак, Пилсудский был глубоко убежден в том, что в момент начала войны следует бросить на чашу весов событий вооруженный вклад поляков. Поляки должны выступить как союзники одного из государств, поработивших Польшу. Выбор пал на Австрию, которая полвека назад предоставила полякам автономию, где легче всего было, еще до войны, подготовить необходимые кадры для будущей польской армии.

Свой союз с Австрией бывший Комендант стрелков представлял спустя годы как исключительно тактический вопрос. «Свой расчет я строил без всяких сантиментов, — заявил он в уже упоминавшейся «исповеди вождя», — и говорю откровенно, что если бы тогда я на минуту был уверен, что в какой-либо иной державе — угнетательнице Польши это (создание кадров для будущей армии, — Авт.) будет сделать легче, то я бы без колебаний поехал туда, не обращая внимания на то, был бы это наш восточный сосед или даже Германия».

Хотя и не прямо, но Пилсудский явно полемизировал с обвинениями в австрофильстве. Об этом писала Панненкова: «Все же эти политические тенденции и фактическая зависимость от австрийского правительства в сочетании с откровенной поддержкой антироссийского фронта, все это там, на польских землях, входящих в состав Австрии, должно было придать движению стрелков характер примирения и лояльности по отношению к австрийскому правительству, а, учитывая тесный союз, а точнее, тесную зависимость Австрии от Германии, также и по отношению к немецкому правительству».

Подобного рода обвинения вытекали из текущих политических интересов и были продиктованы желанием дискредитировать тогдашнего Начальника государства, утверждавшего, что выдвижению на этот пост он обязан прежде всего последовательной, бескомпромиссной борьбе за независимую Польшу.

Но от этого конъюнктурного давления не были свободны и заявления бывшего Коменданта стрелков. В действительности же его связи с Австрией были значительно более тесными, чем он готов был это позднее публично признать.

Многие современники, а потом и историки считали его даже сторонником так называемой триалистической концепции, базирующейся на присоединении отнятого у России Королевства Польского к габсбургской монархии, преобразованной одновременно в триединое государство Австро-Венгро-Польшу. Основным доказательством, подтверждающим этот тезис, было письмо Пилсудского видному галицийскому политику Владиславу Леопольду Яворскому[53], написанное летом 1915 года. В нем он писал: «Я хотел бы сразу подчеркнуть, что политической целью войны, которую я с самого начала ставил перед собой, было и остается до сих пор слияние Галиции и Королевства в составе австро-венгерской монархии.

И не считал и не считаю, что можно было в этой войне добиться более лучших условий для Польши».

Однако это его заявление следует рассматривать так же, как и его слова, сказанные Чернову. Исходя из различных вариантов развития ситуации, Пилсудский каждому из собеседников излагал наиболее приемлемую для него версию, не пренебрегая ни одним шансом для установления возможного союза.

Следует все же признать, что до 1914 года он подозрительно часто говорил о преимуществах, вытекающих из увязки польского вопроса с Австрией. И что характерно, высказывал такое мнение не только в беседах со сторонниками этой концепции. Трудно, например, согласиться с тем, что только конъюнктурные соображения заставляли его говорить с симпатией об Австрии во время уже упоминавшейся парижской лекции в феврале 1914 года. Ведь в зале находились не одни австрийцы. И Пилсудский прекрасно об этом знал. «Нам говорят, — записал его слова агент охранки, — что мы служим интересам Австрии. Но, помилуйте, говоря правду, Галиция является частью Австрии, свободной ее частью и равноправной… Да, Австрия — это государство, состоящее из разных частей, и одной из них является Галиция, не подвластная ей, а представляющая собой часть этого союза, и в этом случае служить Австрии — значит служить делу Польши. Присоединить Королевство Польское к Австрии — значит сражаться за независимость Польши».

вернуться

52

Юзеф Хласка (1856–1934) — журналист, с 1887 года сотрудник «Глоса», а после 1918 года — «Газеты Варшавской», был членом Польской Лиги, а потом Национальной Лиги — либеральных буржуазных партий, предварявших появление национально-демократической партии.

вернуться

53

Владислав Яворский (1865–1930) — консервативный политик, юрист, публицист, профессор Ягеллонского университета в Кракове. В 1914–1916 годах — председатель Главного национального комитета (НКН). С 1918 года занимался только наукой. Главный национальный комитет был образован в начале войны краковскими консерваторами. Польские интересы они связывали с Австрией. Они рассчитывали на присоединение к Галиции, пользовавшейся автономией. Королевства Польского и превращение дуалистичной монархии Габсбургов в триалистичную Австро-Венгро-Польшу.