Спустя пятнадцать лет Пилсудский приступил к реализации этой концепции, не учитывая больших перемен, происшедших в России. Он как будто бы не замечал, что рухнул царизм, а новая революционная республика первой признала право Польши на полный суверенитет в государственно-международном отношении. Он даже не пытался вступить на путь переговоров с целью урегулирования спорных вопросов и заключения мира. Ибо отдавал себе отчет в том, что только с помощью силы он может заставить Советскую Россию признать его планы. Потому что, будучи перед угрозой контрреволюции, готовой согласиться даже на значительное продвижение на восток своей границы с Польшей, она не хотела и слышать о подрывающей ее жизненные интересы федерации, возглавляемой Польшей, а особенно о вынашиваемых в Варшаве планах поддержки стремления украинцев к независимости.
Нередко пишут, что Пилсудского толкала на восток его мания антикоммунизма. Но в этом утверждении заключена лишь часть правды. Действительно, к коммунизму и осуществленным большевиками общественным переменам он относился враждебно. Говорил об этом неоднократно, чаще всего, впрочем, в контактах с представителями Запада, жаждущими услышать подобного рода заявления. Однако, в сущности, хотя он коммунизм отвергал и осуждал, ему было безразлично, какой строй утвердится в России. Он был даже готов, хотя и с характерной для антикоммуниста гримасой неудовольствия, признать правительство большевиков, так как ошибочно оценивал его характер и поэтому был убежден, что оно погрузит Россию в хаос, лишив ее великодержавности. А это считал исключительно благоприятным для Польши явлением.
Никогда не объявленная ни одной из сторон польско-советская война велась — впрочем, не очень в широких масштабах — с середины февраля 1919 года. Ибо до этого времени территории, которые как польская, так и советская сторона считали своими, были оккупированы оставшимися здесь по распоряжению коалиции немецкими частями. По мере их эвакуации вспыхивали польско-советские стычки, которые постепенно превращались в регулярную линию фронта.
Но в течение нескольких месяцев это был не главный военный театр. Большинство польских сил было вовлечено в борьбу с украинцами за Восточную Галицию. До подписания мирного договора в Версале на своих позициях оставалась также великопольская армия, защищавшая страну от немцев. В других местах борьбой с белыми генералами Деникиным, Колчаком, Юденичем были всецело поглощены советские части.
В это время Пилсудский провел только одну крупную операцию: в апреле 1919 года занял Вильно. Сразу же после этого по Варшаве начали распространяться фантастические слухи. Одни утверждали, что Начальник захватил град Гедимина, чтобы провозгласить себя великим литовским князем. Другие, что великокняжескую корону он хочет надеть на голову своей дочери, которую, по мнению обывателей-эндеков, якобы имел от связи с еврейкой Перловой. Это последнее утверждение появилось в связи с тем, что Александра в самый трудный, магдебургский период пользовалась помощью находящейся с ней в дружеских отношениях, отличающейся благородством Терезы Перловой.
Усматривание в поведении Пилсудского монархических склонностей являлось в то время одной из главных навязчивых идей эндеков. Получила широкую огласку история с королевскими регалиями, которые Начальник якобы присвоил себе с мыслью о скорой коронации. Как в каждой «черной» легенде, так и в этом случае она фактически не имела ничего общего с правдой.
Так вот, весной 1920 года к военному министру генералу Лесьневскому[88] явился один из офицеров с информацией, что по имеющим хождение в окрестностях слухам в костеле во Владимире-Волынском спрятаны давние королевские регалии. Министр поручил изучить этот вопрос специальной комиссии во главе с известным военным историком полковником Брониславом Гембажевским. Комиссия отправилась во Владимир в июне 1920 года и тщательно обследовала костел. Ничего не нашла, но чтобы положить конец слухам и возможным дальнейшим поискам, которые вели на свой страх и риск любители сокровищ, решено было создать видимость успешного завершения акции: имитировали вынос драгоценной находки из храма. Но поскольку она потом не достигла места назначения, получили широкое распространение всевозможные слухи. Особенно упорно Пилсудскому приписывали то, что он якобы похитил национальные святыни, причем с намерением использовать их для возвеличивания своей особы. Дело приобрело настолько нашумевший характер, что Сейм в марте 1921 года по предложению эндеков образовал даже специальную комиссию для его изучения. Однако правда оказалась прозаичной.
Так же было и с занятием Вильно. И в этом случае выяснилось, что Пилсудский не руководствовался личными мотивами, а учитывал прежде всего политические интересы, питая иллюзии, что вытеснение с этой территории советских сил облегчит достижение польско-литовского взаимодействия. Может, даже станет прологом к восстановлению унии, придававшей несколько веков назад силу Польше. Поэтому он не ввел на занятой территории польской администрации. Наоборот, его обращение, названное весьма примечательно «К жителям бывшего Великого княжества Литовского», возвещало, что Польша готова поддерживать свободолюбивые устремления местного населения. Однако эти планы были нереальными. Возникающее в то время литовское государство своего главного врага видело именно в Польше и даже слышать не хотело о соглашении, не говоря уже об унии, в которой, учитывая силы обеих сторон, доминирующим фактором была бы Варшава.
Решение о походе на Вильно Пилсудский принял тайком от Сейма. Ибо большинство в парламенте не одобряли наступления в этом направлении, считая главными действия в Восточной Галиции. Не желая вступать в открытый конфликт с парламентом, верховный главнокомандующий провел эту операцию во время пасхальных каникул, исходя из правильной предпосылки, что чем позже начнутся дебаты в Сейме, тем меньшими будут масштабы протеста, особенно в случае, если военные действия увенчаются успехом. Это его предвидение в принципе сбылось, но все равно на улице Вейской было высказано по его адресу немало горьких и критических слов. Стоит вспомнить этот инцидент, поскольку он прекрасно иллюстрирует разработанную еще раньше политику Начальника по отношению к Сейму, в соответствии с которой он считался с волей парламента прежде всего в тех случаях, когда это ему было выгодно.
После завершения виленской операции на советском фронте вновь воцарилось относительное спокойствие. Его не нарушило ни скрепленное победой поляков окончание боев в Галиции, ни получение гарантий на западе. Фронт дремал и осенью, когда в решающую фазу вступила борьба за будущее России. Советская власть оказалась тогда в смертельной опасности. Белогвардейские генералы одерживали крупные победы. На Москву шел Деникин, который для окончательной победы над большевиками хотел использовать польские войска. При посредничестве Англии и Франции он потребовал от Пилсудского начать наступление и прежде всего нанести удар по Мозырю. Реализация этого плана могла действительно стать исключительно опасной для Советской России. Но польский главнокомандующий не сыграл отведенной ему роли. Не имеют значения предлоги, которыми он обосновал свой отказ. В сущности, он не желал успеха Деникину. Ибо его абсолютно не удовлетворяла программа аннексий белого генерала, замыкающая Польшу в узких этнографических границах. Поэтому он не ограничился тем, что не поддержал наступления, которое могло привести к падению Москвы, но дал, кроме того, доверительно понять советской стороне, какова его позиция. Командование Красной Армии поняло это заявление. Стянутые с польского фронта части были брошены против продвигающихся вперед войск Деникина.
88