Во втором — выделяется группа не только сторонников, но беззаветных приверженцев, которые слепо верят в Коменданта и обожают его, видя в нем творца независимости Польши, моральный идеал, «знамя», «символ», «самого выдающегося в современности, одного из наиболее выдающихся, а может быть, и впрямь наиболее выдающегося поляка в истории».
Эта оценка возникла более шестидесяти лет назад, в 1922 году. Она открывала одну из самых интересных, а вместе с тем и самых спорных книг о Коменданте — «Легенда Пилсудского» Ирены Панненковой. И хотя сегодня эмоции, связанные с личностью Первого Маршала Польши, в значительной степени уже угасли, подобные суждения не до конца утратили свою актуальность.
В высказываниях о Юзефе Пилсудском десятилетиями «белая» легенда тесно переплетается с «черной». Вслед за панегириками как тени следуют пасквили. Такое нагромождение эмоций говорит о нежелании придерживаться объективных взвешенных оценок. Это, несомненно, исключительное, но все-таки объяснимое явление. Его причины следует с уверенностью усматривать в чертах характера самого героя. В его незаурядности, в его величии. Ведь посредственность, как правило, тонет в молчании, не провоцируя ни обожания, ни ненависти.
Заговорщик
Легенда Пилсудского начала создаваться очень рано, сопровождала его уже на первых этапах политической карьеры. «Таинственный литовец» поражал своей неординарной личностью, привлекал внимание своим прошлым, сибирской ссылкой, огромным трудом, связанным с нелегальным изданием «Роботника», тюремным заключением в 1900 году, смелым побегом из царской тюрьмы. Но наряду с событиями самого начала политической биографии, непосредственно предшествовавшими рождению легенды, невозможно не упомянуть господствовавших в начале XX века младопольских настроений[172], возбуждавших потребности общества в великой личности. Марта Выка так писала о тех временах: «Когда мы говорим о модернизме, то думаем об эпохе, которая индивидуализм и культ творческой личности поставила в центр своей программы. <…> Одним из важнейших и более того, многозначных способов отражения в литературе этого индивидуализма станет создание образа героя, великого человека, выдающейся и неповторимой личности».
Лелея миф героя, легче было переносить неволю. «Для одних, — подчеркивал Влодзимеж Вуйчик, — смирившихся с неволей, с разложением народной, общественной идеи, лишенных стремления участвовать в общественной жизни, литературный и художественный символ героя сам по себе был эквивалентом потерянных ценностей. Ни к чему не обязывал, ни к чему не призывал. Просто был. Придавал силы, грел, оправдывал бездеятельность. Для других вождь, герой, рыцарь олицетворяли, персонифицировали живые ценности, которые, когда наступит время, нужно будет претворить в дела, выразить в общей национально-освободительной борьбе».
Первоначально миф героя не идентифицировался с какой-либо личностью. Он жил собственной абстрактной жизнью, не обретая индивидуальных форм. Тот климат ожидания прекрасно передан в стихотворении Яна Петшицкого, написанном во Флоренции в 1914 году и носящем символическое название «Неназванному вождю».
Поэт, пишущий эти строки, не думал о Пилсудском. Ведь тот в те годы еще не был известен широким массам. Впрочем, популярен он уже был, но лишь в кругу близких соратников, прежде всего деятелей, связанных с Польской социалистической партией и создаваемыми в Галиции союзами стрелков.
Но и в этой среде Пилсудский не сразу занял место руководителя, пользующегося непререкаемым авторитетом. Правда, в более поздних биографических изданиях сторонники Маршала замазывали эту правду, хотя и в чисто конъюнктурных интересах.
Владислав Побуг-Малиновский писал в 1937 году: «В рядах ППС с самого начала его считали незаменимым. В организации, в которой наряду с товарищеским отношением господствовал принцип неукоснительного равенства всех, он считался вождем — каждый чувствовал его величие и инстинктивно поддавался этому величию. Его окружили глубоким уважением; наряду с очень хорошими, нередко сердечными и близкими отношениями, господствовавшими в партии, никто не мог позволить себе какой-либо фамильярный жест или же вольное словечко по отношению к нему».
Оценка Побуг-Малиновского не отражала правды. Ведь в ППС были деятели с большим, чем у Пилсудского, революционным стажем, с устоявшимся авторитетом. Они были самостоятельны в мышлении и не так легко поддавались личному обаянию коллег, в том числе Пилсудского, выступавшего тогда под кличкой Виктор. Но биографы умудрялись не замечать даже того, что такое крупное событие, как раскол в партии в 1906 году, произошло именно из-за отсутствия поддержки политической и пропагандистской линии Пилсудского большинством деятелей ППС.
Уже тогда Пилсудский имел и противников, и сторонников. Последних он впечатлял все больше и больше, делая из них постепенно фанатичных поклонников. Об этом вспоминал Юзеф Домбровский[173], деятель ППС конца XIX — начала XX века: «При первой встрече Виктор производил необыкновенно симпатичное впечатление. Прежде всего поражали его глаза. Умные и спокойные, глубоко посаженные и изучающие мир как бы из укрытия, они смотрели из-под густых, сросшихся, сегодня уже исторических бровей. Говорил Виктор категорическим тоном, будучи твердо уверенным в себе и в своих словах. Стрелял при этом набором «выражений», очень образных и крепких. Стиль имел хороший, часто изысканный; в личных же беседах сердечный смех, которым он взрывался ежеминутно, шутки, их особый, часто напичканный характерными русскими выражениями язык и при этом простой подход к каждому делу вызывали к нему очень доброе расположение. В своей сказочной политической карьере он во все времена, а значит, уже и тогда, имел фанатичных поклонников, которые готовы были за него быть изрубленными на куски, мыслили его мыслями, шли за ним везде, верили в него слепо и слушали только его».
Среди безгранично преданных сторонников были не только молодые люди, лишь начинавшие связывать свои судьбы с партией, легко поддававшиеся очарованию авторитета руководителя. Его психологическое влияние испытывали на себе и более опытные деятели, выделявшиеся широким интеллектуальным горизонтом. Не случайно Густав Даниловский[174] сделал его прототипом главного героя романа «Из минувших дней». Роман был написан в 1901 году и сразу же начал частями печататься на страницах «Газеты Польской». Отдельной книгой роман вышел в 1902 году. В нем рассказывалось о судьбе революционера, деятеля национально-освободительного движения Виктора Гинтовта. Для посвященных камуфляж этот был слишком прозрачным. Ведь имя героя совпадало с кличкой Пилсудского, которой он пользовался в организации, а фамилия была схожа с фамилией его легендарных предков Гинетов, называемых также Гинвилдами. В этой аналогии убеждал также портрет на обложке книги: «При своем росте Виктор действительно выглядел излишне худым, а лицо его было чрезмерно старым и как бы истощенным. Длинные усы, ниспадающие к сильно выступающей щетинистой бороде, придавали его энергичным чертам выражение доброты и более того — утомления. Широкая, сросшаяся прямая линия бровей отсекала мрачный, низко заросший лоб от чапавших глаз, сильно затуманенных и из-за этого казавшихся еще большими, бездонными и немного угрюмыми».
Каждый, кто был знаком с прототипом Виктора Гинтовта, без труда находил его в этом описании. Но для лиц непосвященных прообраз героя повести Даниловского оставался глубокой тайной.
Поэтому можно утверждать, что в период рождения легенды ей поддавались лишь люди, имевшие непосредственные контакты с Пилсудским.
172
173
174