Полковник Бронислав Перацкий хорошо и с честью выполнял возложенные на него обязанности, погиб, как солдат на своем посту, 15 июня 1934 года.
Признавая его заслуги, Президент Республики присвоил сегодня полковнику Брониславу Перацкому звание генерала бригады.
Отдавая честь солдатской памяти, приказываю зачитать данный приказ во всех ротах, эскадронах, батареях и т. д.
Военный министр
Юзеф Пилсудский
Маршал Польши».
В связи со смертью Бронислава Перацкого последовал ряд кадровых изменений. 28 июня министром внутренних дел был назначен президент Варшавы Мариан Зындрам-Косцялковский[218].
На третий день после покушения, 17 июня, был созван Совет министров, который принял решение о создании «изоляционного лагеря», названного позднее «лагерем обособления», в котором должны были быть помещены лица, «угрожающие безопасности и общественному порядку». Место для этого лагеря было выбрано в небольшом городке в восточной части Польши — Березе Картузской, расположенном у железнодорожной линии недалеко от границы с Россией.
Именно эту «чрезвычайку» имел, видимо, в виду Пилсудский, разговаривая со мной в ночь с 15 на 16 июня. Она начала действовать три недели спустя. Среди первых «ссыльных», наряду с поляками, оказались несколько украинцев и пара коммунистов.
Через несколько дней после покушения, утром 19 июня, Маршал отправился в Пикелишки, где уже находилась его супруга с дочерьми. Однако 25 июня вернулся в Варшаву, где оставался до 6 июля, проведя там ряд совещаний. После этого снова выехал в Пикелишки. Но Пилсудскому не было суждено провести свое последнее в жизни лето спокойно, 19 июля ему снова пришлось приехать в Варшаву, где он провел пять дней и опять вернулся в Пикелишки. 11 и 16 августа Пилсудский выезжал по служебным делам в Вильно, а 25 августа его отпуск закончился.
6 июля, покидая Польшу, я успел прочитать в «Газете Польской» напечатанное петитом на четвертой странице сообщение:
«Краков, 5 июля 1934 года. На сегодняшнем заседании Городского Совета… принято решение… выделить в Вольском лесу на так называемом холме Совинец часть земли для возведения кургана им. маршала Пилсудского».
Я отложил газету, что-то сдавило мне сердце. Будут насыпать могилу Коменданту, подумал я. Как насыпали после смерти Кракусу[219], Ванде[220] и Костюшко. Только почему хотят сделать это при его жизни? Меня одолели мрачные мысли.
В 1926 году я издал свои воспоминания о польско-большевистской войне под названием «В блеске войны». Тогда же у меня была возможность подарить ее лично Пилсудскому, который прочитал ее и даже не раз упоминал о ней при различных обстоятельствах. Ободренный благосклонностью Маршала, я как-то попросил его, чтобы он написал предисловие ко второму изданию, которое должно было выйти в конце 1934 — начале 1935 года. Пилсудский, как он это часто делал, ничего не ответил, однако спустя два дня сам вернулся к этому вопросу.
— Значит, хотите, — сказал он, — чтобы я написал вам предисловие?
— Признаюсь, что я был бы счастлив, если бы Вы согласились.
— Значит, я должен сделать рекламу вашей книге?
Я остолбенел, мне сделалось неприятно.
— Вы же сами, — промолвил я, — не раз хвалили ее.
— Оказывается, я иногда делаю ненужные вещи.
Маршал был в прекрасном настроении, закончил все свои дела и готовился выехать на летний отпуск в Пикелишки. Был уже конец июня. Что касается меня, то признаюсь, что я тогда совсем растерялся. Стоял перед Маршалом с глупым выражением лица. Пилсудский был прав: я хотел, чтобы он сделал мне рекламу. Теперь я понял неуместность своей просьбы и во что бы то ни стало хотел как-то выйти из этого положения. Но, как я уже говорил, Маршал был в отличном настроении и поэтому сказал:
— Попробую написать вам что-нибудь в Пикелишках, только не знаю, удастся ли.
Не следует, наверное, добавлять, как я был счастлив, услышав эти слова, и как горячо благодарил Маршала.
Несколько дней спустя Пилсудский выехал в Пике- лишки, а я отправился в путешествие в Персию и Багдад.
Вернувшись в Варшаву, я уже не решался поднимать вопрос о предисловии, ожидая, пока сам Маршал не заговорит о нем. Однако проходили месяцы, а Пилсудский ни словом не вспоминал об этом. Я был почти уверен, что он забыл о своем обещании, как вдруг в один из декабрьских дней, перед самым Рождеством, он сказал:
— Знаете что, я вам этого предисловия, наверное, не напишу. Трудно приняться за него.
Это было за пять месяцев до его смерти. Правда, состояние его здоровья не вызывало еще серьезных опасений, но тем не менее оно не было особенно хорошим — бывали боли в желудке, опухали ноги, организм его ослаб.
Я, естественно, ответил:
— Не думайте об этом, это мелочь.
— Да, — повторил Маршал, — трудно взяться за какое-то писание, но я дам вам кое-что для вашей книги, что вы сможете напечатать.
Я с любопытством посмотрел на Пилсудского и заранее поблагодарил его.
— Дам свою фотографию с надписью.
— Большое спасибо.
И. желая ковать железо пока горячо, добавил:
— Сейчас принесу фотографию.
— Хорошо, хорошо.
Я бросился бегом в свою комнату и через минуту положил перед Маршалом фотографию, которых я всегда имел у себя в запасе несколько штук.
Пилсудский взял ручку и написал под фотографией: «Капитану Лепецкому — автору «В блеске войны» — Ю. Пилсудский».
— Возьмите, — сказал он с добродушной улыбкой, протягивая мне свою фотографию с автографом, — напечатайте в своей книге. Это тоже неплохая реклама. А предисловие, может, напишет вам кто-то другой.
И спустя минуту:
— Может, Смиглы захочет написать.
Я был глубоко тронут добротой Маршала, который среди сотен дел первостепенного значения нашел минуту времени подумать о моей скромной просьбе. Мне хотелось выразить свои чувства, и я начал что-то бормотать на эту тему, но Пилсудский перебил меня.
— Хорошо, хорошо, не хочу слушать ваших излияний.
Фотографию с этой надписью я считаю для себя самым дорогим подарком и самой большой наградой за свою службу. Это один из последних автографов Пилсудского.
Вскоре после разговора с Маршалом я пришел к генералу Рыдз-Смиглы и, коротко повторив историю с предисловием, показал ему фотографию Маршала с надписью и попросил его написать хотя бы несколько строк. К моей огромной радости, генерал обещал, и спустя некоторое время я получил известие, что предисловие готово…
Во время пребывания Пилсудского в Пикелишках я совершил поездку в Персию и Ирак. Время пролетело незаметно, и когда я оказался снова в Варшаве, то узнал, что Маршал уже дня четыре или пять, как вернулся из Пикелишек. Поэтому ничего удивительного, что я шел к нему, умирая от страха.
А вдруг Маршал рассердится! Я очень боялся его гнева. Поговорив с доктором Войчиньским, который не только не успокоил меня, но даже подлил масла в огонь моего беспокойства, я направился в маршальскую столовую.
Пилсудский только что съел обед и пил теперь чай, на небольшом столике еще стояли неубранные тарелки с остатками еды.
— Пан Маршал, — обратился я к нему, — докладываю о своем возвращении из отпуска.
Пилсудский без улыбки сурово посмотрел на меня.
«Плохи мои дела», — подумал я и, желая не дать ему слова сказать, добавил:
— Трудно точно рассчитать продолжительность поездки.
Маршал поднял голову, как это делал всегда, когда чьи-то слова его заинтересовывали:
— Только не выкручивайтесь. Опоздали — и все.
— Пан Маршал, но вы же точно не назначали мне дня возвращения.
Пилсудский махнул рукой.
— Дурак, — сказал он коротко.
Мне стало неприятно, но я одновременно понял, что Маршал имел в виду.
218
219
220