Перевыполнял план и украшал своим портретом Доску почета.
Мы жили дружно. Он по-прежнему спал на диване, а я завладела маминой кроватью – с провисшей сеткой и толстой бабушкиной периной. Бабушка притащила ее из Несвижа маме в Ленинград – в единственный свой визит к дочери-студентке. Еле доволокла, настоящую местечковую тяжеловесную перину, чтобы маме было тепло и мягко в чужом холодном северном городе. И мне теперь было тепло и мягко на этой улизнувшей из алчных лап немецко-фашистских пособников – благодаря бабушкиной самоотверженной материнской любви – пуховой перине. Пружинная сетка почти касалась пола, я сворачивалась в ней клубочком, как в гамаке, и мне было так хорошо, как будто я маленькая-маленькая девочка и нежусь на руках у мамы или бабушки.
Отец по-прежнему бывал дома редко, но деньги приносил, и я как умела поддерживала наше хозяйство. Я стала водить к себе подружек, чего прежде, при маме, никогда не делала. Даже угощала их иногда вожделенными деликатесами: шоколадом и апельсинами. В тот год вдвое снизили цену на апельсины. Я становилась все старше, скоро, в мае, мне должно было исполниться четырнадцать. Я заняла второе место на математической олимпиаде нашего района. Отец гордился мной. Многие мои одноклассницы уже вступили в комсомол, но я почему-то не стремилась. Идейных расхождений с советской властью у меня не наблюдалось, но мне сильно не нравился секретарь нашей школьной комсомольской организации.
В тот день нас задержали в школе, после занятий было какое-то собрание, придя домой, я, до ужаса голодная, сжевала ломоть черного хлеба, посыпанный крупной солью, и занялась приготовлением обеда.
Чистила у кухонного стола картошку и время от времени поглядывала в окно – просто так, вдруг кто-нибудь из девочек пройдет по улице. Или из мальчиков – мы теперь учились с мальчиками, мужские и женские школы в тот год объединили.
У нас была огромная кухня – ленинградские коммунальные кухни.
Высокое дореволюционное окно. И вот, поглядывая просто так в это окно, я вдруг увидела, как снаружи, на стыке улицы с переулком, на моего отца наезжает грузовик. Отец уверенно пересекал перекресток.
Наискосок, по диагонали. Допустим, он не видел грузовика, но как он мог не слышать его? Рамы в окне были законопачены на зиму – в России на зиму законопачивают рамы, – если он не слышал рева грузовика, то тем более не мог услышать моего крика. Хотя в последний миг мне все-таки показалось, что он видит грузовик – видит, но не желает свернуть. Не желает уступить. Высокий, крепкий мужчина. Мой отец.
Такой еще молодой. Четыре года войны, и какой войны! Сколько пуль небось просвистело рядом, сколько гранат разорвалось, сколько упало снарядов, и он, несмотря на это все, остался жив, цел и невредим, а этому грузовику позволил себя убить. Соседки долго потом обсуждали эту несуразность. Они тоже видели – многие видели: коммунальная квартира, пятнадцать комнаток, многие от нечего делать глядят в окно… Да, необыкновенный был человек.
9
– Пожалуйста, две кружки пива! – прошу я.
– Ну, две – это уж слишком!.. – скромничает он.
– Не слишком – учитывая, что нас двое.
– Извините, не обратил внимания! Не врубился, что вы тоже употребляете. А как на это отреагирует Армия спасения? И главное, что скажет моя законная Павлятина? Ваша приятельница, между прочим.
Необходимо считаться.
– А разве мы нарушаем ее интересы?
– Это с какой стороны взглянуть. Вообще-то конечно: птички, фиалки, воробушки – сплошная невинность… – Он обводит окрестности широким щедрым жестом.
Я замечаю – правда, чудесно вокруг, великолепно: весна, цветение, птичьи трели.
– Плюс, я полагаю, – продолжает он, – имеется какая-нибудь достойная причина для нашего свидания. Пивко – это так, для антуражу. А истинная цель… Обсудим какую-нибудь общественно важную проблему, верно?
– Я не знаю, – признаюсь я. – Весна. Уже весна. Как-то неожиданно…
А где же зима? Приятно, но вместе с тем, знаете, такое ощущение, как будто у тебя что-то украли. Несколько месяцев жизни… Только что было Рождество, и вдруг – весна. Я мечтала поехать на север, поглядеть северное сияние…
– Северное сияние, – мрачнеет он. – Случалось… Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, что в этом мире везде одна сплошная полярная ночь. Никакого просвета. США, Италия, Австрия и даже Австралия – весь этот так называемый свободный мир – гнусная насмешка!
Непробудная полярная ночь!
– Тогда зачем же…
– Извиняюсь, советница, я тут ни при чем, это вы зазвали меня на кружку пива.
– Я?
– Вот именно! Утверждали, что в каждой бочке содержится баррель отличнейшего пива!
Я смотрю на бочки – я утверждала? Я и не думала ни про какие бочки.
Ни про какое пиво. Действительно, громадные бочки – настоящие цистерны, бетономешалки! Составлены башней. Где мы – в остроге, в крепости? В осаде? В обороне?
– И ввели меня в заблуждение! – обижается он. – Как выяснилось, в них вовсе не пиво! В них, напротив, нечто совершенно сухое.
Первосортный сухой порох! Мы с вами, сударыня, сидим на пороховой бочке. Я бы даже сказал – на груде пороховых бочек!
– Береги-и-ись!.. – просвистывает рядом протяжно.
Откуда-то сверху летит факел, а может, ракета. Я зажмуриваюсь, пытаюсь укрыться от взрыва, – и просыпаюсь.
Какая чушь… Вот уж действительно – морока больной головы: ни смысла, ни связи – глупейшие липучие фразы… Пятиведерников.
Впился, как заноза. Будто уж не о чем больше подумать… А все оттого, что в комнате слишком жарко и душно. Вот откуда это странное свечение – над катком сияют все лампы, забыли, верно, с вечера выключить. А может, реле какое отказало. Трудно предположить, что кто-то там среди ночи упражняется в фигурном катании. Зато парк – подсвеченный парк – как на японской гравюре: светлые круги вокруг ламп, черные прочерки голых ветвей…
Телефон. Телефонный звонок в ночи… Секунду я еще медлю у окна, и в эту секунду с черных неживых ветвей, с неподвижных деревьев взвиваются в воздух сотни ворон. Будто звонок напугал их. Они не могли его слышать – абсолютно исключено, чтобы с такого расстояния вороны услышали раздавшийся в моей комнате звонок. А если бы и услышали – что им до телефонного звонка? Кружат… Все сразу, как по команде, покинули гнезда. Я и не знала, что там столько ворон…
– Мать?
Денис! Наконец-то! Ну конечно, кто же еще может звонить среди ночи.
– Да-да! – кричу я. – Ты где? Как дела?
– Все нормально, – отвечает он.
– Здоров? Все в порядке? Где ты?
– Да так, в одной деревушке в горах. Деревушка – ничего особенного, пустяк, а храм, мать, замечательный, старинный. Удивительный храм!
– В какой деревушке?
– Название, что ли? Какая тебе разница, мать? Я завтра все равно отсюда снимаюсь.
– Куда снимаешься?
– Не знаю. Не решил еще.
– Как у тебя с деньгами? Нужны деньги? – Главное, не упустить, успеть сказать самое важное – пока он не исчез, не повесил трубку.
– Нет, деньги не нужны, все в порядке, – отказывается он.
– Тебе можно написать куда-то?
– Напиши в Токио – до востребования.
– Ты будешь в Токио?
– Буду. Но не знаю еще когда.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
Нужно спросить о чем-то таком, что ему представляется важным. Чтобы он разговорился. О том, что ему интересно.
– Тебе нравится там? Тебе там хорошо?
– Нормально, – повторяет он. – А как у тебя – здорова?
– У меня все прекрасно. Напиши мне!
– Постараюсь. Ладно, мать, пока, а то жетоны кончаются.
– Скажи номер, я тебе перезвоню!
– Не надо, пока. Будь здорова.
– Звони. Почаще звони!
– Ладно.
Отбой…
Про братьев не спросил ни слова – не волнует. Погружен в себя… Все в порядке. Ничего не в порядке… Но хоть позвонил по крайней мере.
Я держу в руке меленько дребезжащую трубку и медленно-медленно сползаю спиной по стене на пол. Персидский ковер… Где он ночует, как питается? С кем общается? Не может ведь быть, чтобы человек целый год бродил в одиночестве. Какие-то люди окружают его, учат уму-разуму. Чужие люди. Может, хорошие, а может, и плохие… Почему обязательно – Япония? Чем Япония лучше Шотландии? Или Бельгии? Тем, что она далеко?.. Там сейчас уже утро. В то время, когда на северо-западе Европы стоит глухая ночь, отданная во власть черных воронов и серых привидений, в Японии уже восходит ясное розовенькое солнце. Там все другое, даже солнце. Даже вороны и привидения другие. Это, наверно, главная приманка. Хоть бы спросила, какая погода… Говорят, там все ужасно дорого. Как он там перебивается?