Сижу вот внизу жду "дежурку". Летуны на улице болтают, а Пилюлька, уже переодетая в высохшее платье, и рассказавшая в подробностях о своём "первом бале", ведёт незамысловатые разговоры с вяжущей носки тётей Клавой.
– Тёть Клав, – подвигаясь ближе к столу говорит Аня, – Вы когда "Дан приказ ему на Запад" пели, то заплакали потом. У Вас погиб кто-то в Гражданскую?
Комендантша, отложив вязание, грустно кивает:
– Мы в восемнадцатом осенью поженились. Яшка то мой в комсомол первым в деревне поступил. Аккурат к Пасхе в девятнадцатом. А летом письмо от Ленина в деревню принесли. "Все на борьбу с Деникиным". Яшка не стал юлить как многие – сразу записался. Осенью из под Воронежа весточку прислал. "Мы будёновцы бьём белых". И всё. Писем больше не было. Дружок Яшин в конце двадцать первого привёз вот.
Показывает, достав из кармана чайную ложку:
– Говорит, берёг для Клавочки до конца. Их концлагерь в Брестской крепости был. Собрали их как-то паны и спрашивают "Коммунисты, комсомольцы есть?". Все молчат. Тут они и на своём и на нашем начали матюкать. Дерьмом и быдлом называть. Яша мой взял да и вышел. Они его зарубили. Им нужно было проверить на спор срубится голова или нет…
Тётя Клава заплакала глядя на ложку, а Аня, побледнев, встала и запела тихо: "Каховка, Каховка – родная винтовка Горячая пуля, лети…" Когда дошла до слов "мы мирные люди, но наш бронепоезд…" пела уже звонко, высоко подняв голову.
Тут лётчики подхватили за дверью, пока не гуднула "дежурка". Тётя Клава вышла за дверь, а подруга посмотрев на меня сказала: "Я люблю тебя".
О-О-О-О!!! Ну почему я?
– Я люблю тебя. – уже тише повторила она.
– Я знаю. – отвечаю не поднимая глаз.
– Не прогоняй меня… Я просто хочу быть с тобой.
Скрипнула дверь.
Ушла. Прям цитатами из песен шпарит… Ну, а я конченная тварь. Просто конченная тварь.
Лежу. Колобок седьмой сон видит.
Нажрался на радостях, еле дотащили. А я вот "концы рубил" сегодня. В прошлой жизни пару раз пришлось. Но. сегодня… Просто жесть. Ничего, так закаляется сталь. А то песенки, обжималочки. В молодости помню столько всего просрал из-за розовых соплей. Футбол и хоккей – точка. Шаг влево, шаг вправо… Идти по прямой к цели. Без всяких загибов. До осени продержусь и в Питер. Какие-то предчувствия херовые… Ну, да ладно. Как говаривала незнакомая мне девица – подумаю об этом завтра…
26 января 1950 года.
Бегу. Сегодня я за капитана. Наш Васечка не смог выйти из алкогольного дурмана. Выпил милок кружку рассола и завалился дальше во сне биться со змеем. Попандопуло тоже бился в своей койке. А так все на месте. Даже барышни.
Тут Абрамян расправив перья в отсутствие соперника направляет в сторону Любочки очередной заброс:
– А вчера Стёпа так нажрался, что с лестницы вниз упал.
– И что сказал? – интересуется девушка.
– Мат пропускать?
– Да.
– Тогда молча упал…
Алёша, как комсорг общежития, принял моё заявление. Рекомендации написали сам Абрамян и Стёпа Попандопуло. Получил брошюрку с Уставом и нагрузку – срочно оформить новую стенгазету. На мои вялые отговорки и просьбы:
– А может не надо?
Ара со стопроцентной точностью сказал:
– Надо, Юра. Надо.
Вчера от нижнемасловских приходили. Письмо на вахте оставили. Отфильтровав наскоки и подростковые ярлыки можно было понять, что матч состоится в 12–00 в воскресенье на стройке. У них там цех будут запускать весной, а пока здание пустое.
Позанимались активно так. Уже чуть-чуть на мой футбол стало похоже. Недостаток мастерства местные бойцы компенсируют жаждой борьбы. Если эти живчики будут выполнять тренерские установки – у нас будет шанс не обделаться…
– Вставай, алказавр. Тренировку свою проспишь. – толкаю свернувшегося калачиком Колобка.
Садится, потягивается. Потом, вспомнив, испуганно:
– Я это. Не хотел. А они давай, давай… Вот…
Сапог тупорылый. На "слабо" ведётся как баран. Эх, молодо-зелено.
А вслух говорю, ставя свой баул у двери:
– Объявишь завтра в своей команде, что перед игрой ни пива, ни шампусика…
– Какого "шампусика"?
– Так художники шампанское называют. Что не слышал?… Твои проблемы. Чао!
Спускаюсь вниз.
Мама дорогая.
Тётя Клава вся нарядная и опять с медалью сидит за столом. На каком-то музейном стуле. Под телефоном красивая салфетка. На столе газета "Правда". Над головой работника зрительного труда грамота с Красным Знаменем. А племянник ейный Гриша строчит что-то в свою тетрадку.
Тётя Клава кивает на родственника: