VII. ДЕНЬ ПЕРВОГО КОСТРА
Дня первого костра мы ждали всю зиму. С него должна была начаться наша первая пионерская весна, такая весна, которой ещё не было ни разу в жизни. Раньше каждой весной мы пускали корабли, собирались заводить голубей, а этой весной мы готовились дать торжественное обещание и показаться всему городу настоящими пионерами. В день первого костра первый раз мы должны были надеть пионерские костюмы и галстуки.
Мы приставали к Лёне: «Когда день первого костра?» Лёня отвечал: «Когда просохнет земля и чуть зазеленеет».
И вот мы каждый день глядели на почки и щупали землю: не сохнет ли? Но стояла страшная распутица, переулки на Алтайских гремели, как речки, сибирская весна наступала медленно. В этом году — казалось нам — особенно медленно… Конца-краю не видать было школьным занятиям, а учиться надоело до невозможности. К тому же почти у всех наших пионеров были так запущены все предметы, что на проверочных работах стояли сплошные неуды.
В один из весенних дней, после того как я, Сашка и Ванька получили «плохо» за письменную по арифметике, мы шли домой и в первый раз говорили не об отряде, а о школе.
— Ребята, — сказал я, — не надо говорить Лёне, что мы так засыпались, ладно?
Ребята поняли меня.
— А если нас на второй год оставят? — спросил Сашка. — Что ж это — обманывать?
— Мы подготовимся. Чего там! Переведут. Из — за одной арифметики не оставят.
— А география, Колыша? А история? Чего там тень на плетень наводить. По главным предметам — гроб.
— Ну что вы, однако, — вмешался Ванька, — смотрите лучше — совсем сухой кусок земли.
— Да, сухой! Утонуть можно. Это тебе просто охота впереди отряда с барабаном пройтись…
Мы прыгали по мокрым тёмным мосткам, торопясь к дому. У ворот, где обрывались мостки, мы брели по набросанным кирпичам и хлюпающим в воде доскам. Проходя мимо Женькиного и Кешкиного дома (в этот раз из-за грязи пришлось идти обходом), мы покосились на знакомую пихту и окна, но ничего не сказали друг другу. Давно уж не были мы в этом доме. Вдруг какой-то лёгкий шум раздался на дворе, за калиткой, и голуби взлетели над Женькиной крышей. Мы обомлели и остановились прямо посреди огромной лужи. А голуби кувыркались, кружились, плавали в прохладном весеннем небе, поблёскивая белыми крыльями… Иногда из стаи медленно падало на землю перышко…
— Голуби… Женькины… — прошептал Сашка.
— У них свои голуби, — повторил Ванька.
— А у нас скоро будут красные галстуки, — сказал я, сжимая кулаки. — Наплевать на ихних голубей. Подумаешь, невидаль — голуби! Паршивые какие-нибудь. Да пойдёмте ребята!.. Ну чего вы стали, как бараны перед новыми воротами? Чудилы!.. Ну пойдёмте же!
Мы опять пробрели по сырым мосткам и не оглядывались больше на летающих голубей.
— Теперь у них работы мало, говорил Сашка, — пимы да кожи они зимой да осенью работают…
— Небось целый день голубей гоняют!
— Голубятню строят.
— Да…
— Наверно… Им хорошо. Они — неорганизованные… Ходить им никуда не надо — не то что мы…
— Ну а что мы? Что мы — хуже их голубей гоняли бы?
— Не хуже, а некогда нам.
— Ну уж и некогда. Отвели бы одно занятие на голубей — и только… Не всё равно играть-то.
— А вот интересно, неужели это Женька сам столько голубей накупил?
— Всё равно у него сманят. Фёдоров сманит… У Фёдорова турман — во!
— А у Женьки, наверное, турман ни к чёрту.
— Да уж наверно…
— Во! Совсем сухой кусок земли, — опять сказал Ванька, топая ногой по камню.
— Верно…
Мы стали по очереди топтаться на камне. Мы очень ждали дня первого костра.
И этот день пришёл. Земля просохла, деревья оперились. В этот день, задолго до полдня отряд наш как по струне выстроился перед губкомом. Наши зелёные рубашки топорщились и скрипели. Большие красные косынки лежали на спине ровными треугольниками, а спереди, до самых трусов, спускались толстыми галстуками. От галстуков ещё пахло свежей краской. Впереди отряда — высокий, стройный — стоял Смолин и крепко держал знамя, подаренное нам губкомом партии. От лёгкого солнечного ветра знамя чуть-чуть колыхалось, дрожали золотые кисти и бахрома, поблёскивали золотые буквы и звёздочка на конце древка. За Смолиным стоял барабанщик отряда Ванька и держал палочки на барабане. За ним — три трубача. Они упирались трубами в бока. А дальше вытянулся отряд — по патрулям, и каждый начальник патруля держал в руках треугольный патрульный флажок. Все стояли как нарисованные, не шевелясь, только лица расплывались в широкие улыбки. Мы старались не улыбаться, но ничего не выходило: губы сами растягивались до ушей.