Теперь мы пришли обратно в город, и в школе занятия начались. Дорогие товарищи, наша школа не такая, как у вас. У нас большевиками тех учителей считают, которые не бьют учеников. Учителя рассказывают нам только про наших бывших королей — и ничего не говорят о страданиях и борьбе спартаковцев. Теперь у нас объявлена всегерманская неделя школьной борьбы. Мы ходим под окна к учителям-палочникам и поём под их окнами революционные песни. Если учитель начинает рассказывать про «доброго императора Вильгельма», наши пионеры нарочно просят его рассказать про Карла Аибкнехта. Если учитель заставляет нас петь национальный гимн «Дейчланд, Дейчланд юбер аллес», мы начинаем петь «Интернационал», песню всех трудящихся… Если учитель задает задачку про то, как рантье отдавал вдове деньги под проценты, то пионеры объясняют, что это несправедливо и несправедливо то государство, где так можно делать…
Наших самых активных ребят исключают из школы, даже арестовывают… Но мы боремся вместе с отцами и братьями — также и на улице, разбрасываем революционные листовки, устраиваем антифашистские шествия с золотыми советскими звёздами. После уроков мы ходим по городу и в записных книжках записываем адреса лучших особняков, и делаем к ним пометки: «Пригоден для детского дома»…
Пишите нам о своей жизни, ваше письмо мы все читали, и все радовались, что так живут дети Советской России, и обещаем вам Германию сделать советской страной.
От имени детской коммунистической группы Роза Шмидт и Ганс Книтер».
И тут опять захлопали. Раздался звонок. Но никто не ушёл. Только вылез в дверь кое-кто из песталоцев.
— Покажи письмо!
— Из какого города?
— А может, вы сами сочинили?
— Да что ты, дура, видишь — и по-немецки! — галдели со всех сторон.
А подле меня уже стал Сашка и орал.
— Товарищи! Сбор пионерского отряда послезавтра… в губкоме… Приходите все, кто хочет… Будем писать ответ в Германию.
А Ванька выводил на доске то же самое аршинными буквами.
— Саш! А как же собранье-то? — спросил я. — Речь-то моя!
— Да зачем тебе собранье? — крикнул он. — Так лучше, лучше, Кольша… За тебя германские товарищи высказались, чудак.
Через день я пришёл и не узнал нашей раздевалки. Во-первых, было в комнате тесно. Во-первых, было много ребят без пионерских галстуков. Во-первых, они спрашивали, скоро ли им дадут эти галстуки, потому что пришли в отряд, чтоб остаться в нём навсегда. Но среди этих ребят не было голубятников — Женьки, Мотьки и Кешки.
— Что ж они, особого приглашения ждут? — проворчал Сашка.
— Не будет такого, — отрезал Ванька. — Отберём флажки, да и только.
— Погодите, ребята, погодите, — останавливал их я. — Может, ещё придут. Ведь Женька — упрямый чёрт. Гордый. Он ещё поломается.
— Исключат вот его… Что делать-то будет?
— Теперь не исключат… Теперь-то отстоим, в нашем полку прибыло.
— Шура, Шура! — закричали ребята.
Шура сорвалась, красная, растрёпанная.
На рукаве у неё был огромный бант, в руке развевалась холодная газета.
— Будьте готовы! — крикнула вожатая, поднимая руку.
— Всегда готовы! — вразброд, нестройно крикнул отряд и неровно отдал салют.
— Э-э… — засмеялась Шура. — Недружно, недружно… И салют плохо. Новые пионеры не умеют ещё… Ну-ка, старики, обучите их.
И старые пионеры шумно бросились к новичкам.
— Вот так, вот так, — говорил я, поднимая руку одного новенького, — ровно на ладонь выше головы. Ладонь прямо держи. Пальцы сомкни крепче — это ведь пять стран света. Ну что ж ты Европу оттопырил, то есть большой палец?.. Вот, вот, голову выше. Кричи громко и чётко.
— Будьте готовы! — повторила Шура.
— Всегда готовы! — крикнул отряд одним голосом.
— Будьте готовы! — крикнула Шура ещё раз. — В Германии — гражданская война! Восстание! Революция!