У Экстер все именно так. В ее «Стихах» Ронсара главное – поэтическое состояние, не ослабевающее, не спадающее, длящееся от листа к листу. Просто так не объяснишь, откуда на эти листы пришли гирлянды и венки, ленты и цветы, плоды, рога изобилия, охотничьи рожки, колокольчики, лиры… Кто эти дамы в костюмах, так напоминающих костюмы героев «Ромео и Джульетты» Экстер, – ронсаровские Кассандра, Мария, Елена?
Обо всем этом, впрочем, пе думаешь, подчиняясь поэтическому состоянию художника. И понимаешь, что оно «возбуждено» поэтическим состоянием Ронсара. Что здесь тот момент высшего упоения поэзией, когда любая мелочь и каждое слово поэта ослепляют, как «восходящая звезда».
Рассматривая экстеровские «Стихи» Ронсара, непроизвольно вспоминаешь, что, наверное, чаще других поэт называет имя Авроры, богини зари. Не потому ли па листах книги возникают видения лучезарной страны, где всякий предмет, полевой цветок или обычный плод, волшебно озарены, наделены цветом, как будто впервые родившимся, впервые открывшимся в своей первозданности, и, что более важно, все облечено в форму, чарующую своей единственностью, словно только нашедшей и осознавшей себя. Это, действительно, важно, потому что Ронсар был гением формы, и точную форму у него обретало все – даже смутные видения, даже едва промелькнувшие чувства.
В поэзии Ронсара Экстер проницательно уловила ее абсолютно французскую природу. Ассоциации художника прозрачны, символы конкретны: за ними – Франция; «Стихи» Ронсара Экстер – это французская феерия, где все невидимыми нитями связано со всем – не только со словом Ронсара, но и с тем, что это слово взрастило. Здесь многое переплетено: ослепляющие вспышки версальских торжеств, атрибуты трубадурских песен, средневековая геральдика, мир старого Парижа… Но все именно переплетено, увязано в гирлянду так, что ничему не дано главенствовать, стать единственной и неопровержимой реальностью. Все – только ассоциации, но властные и сильные, не отпускающие и не позволяющие от себя отрешиться.
Аналогичное можно сказать и о женских образах книги. Да, их легко наделить именами ронсаровских героинь. Но это не главное, и Экстер не настаивает на этом. Если изображения разместить одно за другим, то возникнет что-то вроде фриза, где также будут увязаны в единое целое и галантный сюжет, и сцена придворного спектакля, и парижская миниатюра, и цитата из Пуссена… И здесь ни одной из тем не дано восторжествовать, ни одному из образов не позволено стать образом единственной (или конкретной) героини Ронсара. Все вместе они – возвышенный мадригал Прекрасной Даме поэта, его Кассандре, Марии, Елене…
Совсем другой подход предлагает Экстер в «Малом Завещании» Франсуа Вийона: всего лишь семь гуашей, традиционно расположенных на отдельных полосах, все одного размера. Они не врываются в текст, не прерывают его, существуют вполне суверенно.
В принципе создания книги соблюден, если так можно сказать, жанр завещания: главное – прежде всего текст, его «параграфы», «пункты», «положения», выделенные ясно, поданные определенно. Все остальное – дополнения, оформление документа.
К слову, автор каллиграфии в книге – ученик Экстер, Евидо Колуччи – стилизует текст под средневековый документ: особо и ярко акцентирует красную строку – она у него и в самом деле выполнена красной гуашью; сам же текст представляет собой торжественную, ритмически выверенную структуру, напоминающую тексты в средневековых французских часословах.
Свое «Малое Завещание» Вийон написал в Париже, и Экстер недвусмысленно дает понять, что документ этот именно парижский, подтверждающий свою «париж- скость» уже давно ставшими эмблематичными мотивами города. Елаз без труда различает силуэты Клюни, Консь- ержери, Нотр-Дам, башни Сен-Жак…
На первый взгляд, в иллюстрациях Экстер все от французской миниатюры, от средневековых иллюминованных манускриптов; в них царит куртуазный дух поздней готики. Поражает цвет – жизнерадостный и светлый, совсем такой, какой присутствовал не только в миниатюре, но и в витражах, и в станковой живописи раннего XV века. Много общего в выборе и сочетании красок – оранжево- красных, синих, светло-зеленых; во включении в композицию элементов архитектуры и пейзажа; в трактовке фигур, слегка удлиненных, очерченных гибкой уверенной линией.
Экстер никогда не скрывала источников своего вдохновения, своих художественных привязанностей. Наоборот, заявляла о них открыто, демонстративно и далее с гордостью. Так было в ее живописи и сценографии. Гак было и в ее Les Livres Manuscrits.
Но Экстер не стала бы Экстер, если бы ее произведения оказались всего лишь стилизациями, пусть виртуозными, пусть даже пронизанными самыми чистыми помыслами и покоряющими героизмом самоотречения. Опираясь на искусство прошлого, порою цитируя творения великих мастеров, «раздвигая» и «входя» в их систему, в их образный мир, Экстер всегда умела сохранить себя: свою поэтику и свою очень рано сложившуюся пластическую систему. Все это как раз отчетливо видно в «Малом Завещании» Вийона.
Один из ярких примеров: единственная среди иллюстраций интерьерная сцена. От задней стены остались лишь абрисы стрельчатых окон, они членят пространство на место действия и фон, на интерьер и экстерьер, причем экстерьерный план охватывает собой интерьер. Такое пространство не скрывает своей театральной природы: в нем отчетливо деление на игровую площадку и задник.
В средневековой миниатюре «театральность» не сразу ощутишь, она – особенно в интерьерных сюжетах – скрыта иллюзией отгороженного, замкнутого пространства. Хотя, если всмотреться, то можно обнаружить структуру, весьма напоминающую сценическую коробку. Пластический ход Экстер вроде бы ничего не нарушал, не разрушал образный строй миниатюры, ее атмосферу, только несколько смещал акценты: все оставалось прежним, но увиденным иначе; не замечавшееся ранее становилось явным.
Экстер вообще была убеждена, что в истинной живописи всегда таится игровое начало и если его увидеть и осознать, зримым становится грандиозный театр. Сама она не раз подтверждала это, обращаясь к композициям Пуссена, античным фрескам, кубистическим пейзажам… В нашем случае – к французской миниатюре.
В сущности, иллюстрации к «Малому Завещанию» не что иное, как театральный парафраз миниатюры, в них сочетаются и следования канону, и его вольная интерпретация. Вольность заключается в том, что театральное начало акцентировано приемами театра XX века.
Отсюда – распахнутость пространства (иными словами: отсутствие павильона), взаимопроникновение интерьера и экстерьера. Отсюда – игра перспективой, меняющийся принцип перспективных сокращений. Отсюда и то, что архитектурные мотивы и пейзажные фрагменты возникают словно вывезенные на подмостки па тележках, а часто недвусмысленно напоминают театральные прати- кабли. И наконец, в иллюстрациях, кажется, просто-на- просто воспроизведены мизансцены некоего спектакля: герои изображены в движении, в диалоге, их жесты красноречивы и энергичны.
И любопытная, но не сразу заметная деталь: Экстер не часто и не везде позволяет себе еще одну вольность: иногда, вопреки эпохе и вопреки общему стилю изображений она вводит пластические фразы совсем иного происхождения, открыто современные, свои собственные, не раз звучавшие в ее живописи и театре. Это, в основном, детали: один из женских костюмов – буквальная цитата костюма героини экстеровской «Дамы-Невидимки»; лепка складок другого женского костюма – тоже цитата из «Ромео и Джульетты» и т.п.
Собственно говоря, все это не совсем «вопреки эпохе и стилю». Правильнее, наверное, сказать иначе: здесь игра художественными мотивами, сложное переплетение реминисценций и театральных отражений.
В иллюстрациях к «Таинству крови» Анатоля Франса Экстер снова разыгрывает спектакль. И на этот раз, несмотря на определенность фабулы и конкретность героев, она вновь предлагает зрелище, лишенное явного сюжета: в серии листов нет движения от пролога к развязке; они воздействуют силой сложения, настойчивым повторением, по сути, одной и той же пластической ситуации.
Все листы – городские сцены, чаще всего многолюдные, иногда – с одинокой фигурой. Герои их неотличимы друг от друга, их профили повторяются, лица едва намечены, на них никогда не падает свет, да и цвета они того же, что и кирпичные стены домов.