От прекрасно написанного букета цветов так же трудно отвести взгляд, как и от искусного изображения обаятельной молодой женщины – разумеется, если смотрящий склонен к любованию красотой окружающего мира. Незаконченный «Портрет художницы Н.Лекаренко» Владимира Лебедева относится к началу 1930-х годов – периоду, когда бывший кубист, конструктивист, автор выразительных политических плакатов РОСТА и прекрасный иллюстратор детских книжек обратился к более классичной манере трактовки формы. В эти годы, по словам одного из исследователей творчества Лебедева – Всеволода Петрова, – в работах художника «полихромия превращается в декоративную гармонию, гораздо более близкую к Мане и импрессионистам, нежели к Браку» (В.Петров. Владимир Васильевич Лебедев. Л., 1972, с. 173). Действительно, в работах Лебедева этих лет – масляных женских портретах, акварельной серии «девушек с букетами» и т.д. – тона становятся менее контрастными, их яркость ослабевает, а цветовые пятна нередко получают «эмалевую» или матовую поверхность, напоминая о манере позднего Огюста Ренуара. Молодая женщина в шляпке и цветастом платье с белым бантом изображена на светло-бежевом фоне смотрящей прямо на зрителя. Конечно, здесь вряд ли можно говорить о «натюрмортном видении», которое было свойственно другим художникам этого времени, по преимуществу – москвичам. И не только потому, что Лебедев – петербуржец. Но еще и потому, что он испытал в свое время довольно значительное влияние французской живописной традиции, которая всегда предполагала некую иерархию элементов и где изображения лица и фигуры, особенно женских, всегда стояли на первом по значению месте.
Бесспорно, оба рассмотренных живописных произведения во многом различны. Но столь же несомненно, что их объединяет европейская свобода в выборе мотива и особая неспешная маэстрия его живописной интерпретации. И еще одно: эти два полотна – убедительный аргумент в пользу довольно состоятельного взгляда на русскую художественную школу первой трети XX века, вплоть до середины 1930-х годов, как на единый, а главное – внутренне органичный феномен, основные качества которого сохранялись неизменными и не могли быть полностью уничтожены даже при советской власти почти двадцатилетним господством «политической целесообразности» и «социального заказа масс».
Фонарь московской готики
Софья Покровская
Фонарь в готическом стиле Фирма братьев Вишневских Москва, 1892-1897Бронза, литье, ковка, золочение; аметистовое стекло. 145x39x39 Частное собрание, Москва
Не секрет, что осветительные приборы являются одной из «больных» тем для тех, кому приходилось комплектовать музейные или частные коллекции в России. Практический характер этих произведений, равно как и «дробность» их конструкций, предопределили потребность и возможность многочисленных переделок, вызванных и изменением техники освещения, и простым перемещением из дома в дом, из интерьера в интерьер. В результате в отечественных собраниях качественный и нетронутый временем предмет, служивший освещению покоев в XVIII-XIX веках, является большой редкостью. Уже в силу этого обстоятельства фонарь в готическом стиле золоченой бронзы и аметистового стекла, представленный на последнем антикварном салоне в ЦДХ одной из частных московских коллекций, не мог не привлечь внимания специалистов. Тем более, что помимо редкой сохранности, этот предмет отличался завидным качеством, присущим в равной степени и его художественному решению, и технике исполнения. Однако и этим достоинства предмета не исчерпываются. Художественный и технический класс этой вещи имеет свою мотивацию, поскольку на ней присутствует клеймо. Уже сам факт наличия клейма заставляет присмотреться к вещи внимательно. Как известно, клейма на осветительных приборах – большая редкость, так как на русских бронзолитейных фабриках не было обычая клеймить всю продукцию, и клейма ставились только на эксклюзивных образцах – тех, что изготовлялись по особо важным заказам или предназначались для экспонирования на престижных выставках. Именно к таким изделиям и стоит отнести данный предмет. Клеймо же на нем принадлежит одной из лучших московских бронзолитейных фирм – фабрике братьев Вишневских. Эта фабрика была основана в начале 1890-х годов Евгением, Львом и Феликсом Феликсовичами Вишневскими и просуществовала до 1917 года. В начале XX века фирма получила высокое звание поставщика императорского двора. Изделия братьев Вишневских принимали участие во Всероссийской художественно-промышленной выставке в Новгороде в 1896 году, во Всемирной выставке в Париже в 1900-м, где фирма удостоилась золотой медали, и в выставке Архитектуры и художественной промышленности в Москве в 1903 году. Клеймо, поставленное на данной вещи, позволяет датировать фонарь 1892-1897 годами. Это был крайне примечательный период в истории фабрики. В это время (1893-1897) фабрика Вишневских изготавливала по заказу Ф.О.Шехтеля осветительные приборы для особняка З.Г.Морозовой на Спиридоновке, исполненного в том же готическом стиле. Нельзя не отметить родство стилистики фонаря с решением самой готической шехтелевской постройки. И прежде всего – удивительное сочетание готицизмов, свободно аранжированных в роскошном декоре, с нарядной позолотой, что в совокупности образует тот неповторимый синтез прихотливого модного увлечения и традиционной московской пышности, который можно назвать стилистическим лейтмотивом парадной резиденции промышленников Морозовых. У нас нет достаточных данных для того, чтобы связывать фонарь аметистового стекла именно с этим заказом, однако атрибутировать его проект Шехтелю можно вполне обоснованно. Особенно если вспомнить, что Федор Осипович сотрудничал с братьями Вишневскими самым тесным образом: фабрика Вишневских являлась основным изготовителем осветительных приборов и интерьерной бронзы во всех особняках, построенных Шехтелем.
Все это совокупно – первоклассный по художественным достоинствам (и «именитый») проект, превосходное исполнение, наличие клейма и прекрасная сохранность – позволяют говорить о недавно найденном фонаре как о редчайшем памятнике русского прикладного искусства конца позапрошлого века, представляющем, кроме прочего, интерес и как удивительный пример московской шехтелевской готики.
Русская камерная бронза в собрании галереи «Старинный интерьер»
Елена Елькова
Русская камерная бронза принадлежит к числу излюбленных предметов коллекционирования. При этом сведения, которые можно почерпнуть об этом явлении в специальной литературе, весьма скудны и разрозненны 1* . Не меньше разочарования принесет попытка ознакомиться с камерной бронзой в каком- либо музее, так как специализированных экспозиций просто нет. Поэтому трудно переоценить инициативу галереи «Старинный интерьер», не только составившей представительное собрание отечественной бронзовой пластики третьей четверти XIX – начала XX века, по и организовавшей специальную выставку – первую в этом роде. Причем речь идет о первоклассных вещах, составлявших некогда одно из самых ценных украшений состоятельных русских домов. Дело не только в том, что цена качественной бронзы была тогда высока, но, прежде всего, в художественном качестве скульптур, создававшихся самыми именитыми мастерами. Впрочем, несмотря на заслуженные высокие академические звания классиков этого жанра, специального художественного образования они не получали. И барон П.Клодт фон Юргенсбург, и «молодой блестящий офицер» 2* Н.Либерих, и подполковник П.Самонов пришли в искусство с военной службы; И.Юшков был шталмейстером императорского двора, А.Обер – недоучившимся медиком, а Е.Лансере и А.Позен – дипломированными юристами. То есть своим бурным расцветом в третьей четверти XIX века русская кабинетная скульптура обязана весьма своеобразному фактору, а именно – дилетантизму своих основоположников. Понятие дилетантизма – в лучшем смысле слова – включало трепетное и благоговейное отношение художника к искусству в сочетании с бережным и любовным вниманием к каждой работе, к каждой детали композиции. Именно дилетантизм с его пафосом точности и верности натуре уберег русскую бронзовую пластику от стилизаций позднего академизма и стал альтернативой безвкусице европейской салонной скульптуры. Именно дилетантскому, любительскому типу творчества соответствовало и стремление авторов к участию в технической части воплощения замысла.