— Я тогда заторчал.
— На то и было рассчитано, — фыркнул Меркурио. — Та дурь была куда круче обычной травки. Ты должен был превратиться в зомби!
— Он и превратился, — надменно рассмеялась Андреа. — Бродил как лунатик. Не врубался даже, где находится! Дважды называл меня Лейлой и делал все, что я ему говорила, даже спел мне "Volver, volver, volver" голосом Годдара.
Остен поймал на себе взгляд Домостроя.
— Ты меня очень удивил, Джимми, — сказал композитор. — Надо же, как ты наловчился изменять голос. Я бы ни за что не догадался, что Годдар — это ты.
— Для пения я использовал специальный микрофон, а говорил с хрипотцой, — своим настоящим голосом объяснил Остен и, заметив, как озадаченно нахмурился Домострой, добавил: — Хотя, если честно, я сомневаюсь, что кто-нибудь подумал бы о Годдаре, услышав мой нормальный голос.
— Невероятно, — кивнул Домострой. — А ведь я даже как-то сказал Андреа, что Джимми Остен — это не более чем кукушонок… блуждающий голос… нечто невидимое… тайна! Каким же я был дураком! — рассмеялся он.
— Да что там ты! — воскликнул Остен. — Я даже собирался назвать свой следующий диск "Андреа"!
— Ну, хватит, — ткнул стволом Домостроя в бок Чик Меркурио. — Андреа, смотри за этим, пока мы с нашей музыкальной Железной Маской потолкуем на кухне.
Андреа перевела пистолет на Домостроя, а Меркурио подошел к Остену.
— Марш вперед, — указал он стволом. — Налево и вон в ту дверь! Шевелись! — И он с силой ткнул Остена пистолетом.
— Чик, а ты сможешь? — спросила Андреа.
— Еще как! — ответил Меркурио, подталкивая Остена к кухне.
— Что это задумал твой дружок? — с нарочитым равнодушием поинтересовался Домострой. — Съесть Джимми живьем? Или сперва изжарить его?
— С каких это пор ты так печешься о Джимми? — повернулась к нему Андреа. — Тебя ведь не беспокоило, что его может съесть Донна? Кстати, как поживает твоя чернильная каракатица?
— Ты же знаешь, что она в Варшаве, — Домострой вдруг испугался за Донну. — И, поверь мне, Андреа, она ничего о нас не знает.
Она подтолкнула его пистолетом.
— Надеюсь, что нет, — ради ее же блага.
Он с трудом сдерживал ярость.
— Расскажи, как ты разузнала, что Остен — это Годдар?
— Я подозревала его с той минуты, как он появился с Донной на семинаре по музыкальной литературе, где мы проходили письма Шопена. Мы же с тобой цитировали одно из них в последнем письме Годдару, помнишь? Это меня насторожило, особенно когда он осмотрел весь класс и начал со мной заигрывать. Он явно подозревал, что я могу оказаться девчонкой со снимков. Вот тогда мы с Чиком и приготовили завещание, так, на всякий случай.
А потом Джимми рассказал, что впервые обратил на меня внимание три месяца назад. Он соврал: знакомя нас, Донна сказала, что он в городе не больше месяца. В тот вечер, когда он ко мне приперся, я что-то нащупала у него в кармане, а когда он уснул, обшарила его куртку, и там уже ничего не было, так что я поняла: он спрятал это у меня в комнате. Затем я нашла магнитофон. Ну, и зачем же Джимми Остену понадобилось следить за мной? А ночью, вознесясь в небеса от моей травки, он принялся вслух размышлять, станут ли больше мои сиськи и крупнее соски, если он меня обрюхатит. И в конце концов промурлыкал ту мексиканскую песню своим подлинным голосом! Тут-то он и попался! Я поняла, что пора готовиться к этому делу и проверить его подпись и почерк! — И она добавила, чуть помедлив: — Этого-то я больше всего и хотела!
— И благодаря мне, твой "Годо наконец явился, и теперь все мы спасены", — процитировал Домострой, надеясь как-то ее смягчить.
— Не все. Только я и Чик.
— Скажи мне, — не унимался Домострой, — ведь ты со своим приятелем собиралась прикончить меня и Джимми и устроить, чтобы все выглядело так, будто мы убили друг друга? Или, учитывая мой необузданный характер, я должен покончить с собой, убив сначала его?
— Увидишь. В конце концов, я студентка театрального факультета!
— А теперь еще и дипломированная преступница. Жестокий финал!
— "Жестокость есть идея, осуществленная на практике". Это из Арто, [26]— рассмеялась Андреа. — А практика у нас такова, что, когда вы с Джимми покинете сцену, я, по завещанию Годдара, стану единственной законной наследницей всего его состояния, включая, разумеется, и будущие отчисления за его музыку. Сколько, ты говорил, миллионов стоит наш — Ничего я такого не говорил, — огрызнулся Домострой. — Должно быть, ты почерпнула эти сведения из другого источника. Скажи-ка мне вот что: почему на главную роль ты выбрала именно меня? — спросил он, вовсе не уверенный, что желает узнать ответ.
Она смотрела на него с презрением и жалостью.
— Думаешь, я выбрала тебя потому, что ты многое повидал, много поездил и встречался с кучей людей? Ошибаешься. Ты ведь даже не первый. До тебя я нанимала, одного за другим, еще троих, связанных с музыкальным бизнесом, и каждый из них знал побольше тебя, умел побольше, да и трахался получше. Но в поисках Годдара все они потерпели неудачу. А на тебя я нацелилась по той простой причине, что ты. Домострой, со всей своей музыкой и опытом, всегда оставался неудачником, а значит, и купить тебя можно было задешево. Кроме того, ты такой эгоистичный, расчетливый и похабный сукин сын, что я почувствовала: ты мне подходишь как никто другой!
В этот момент пронзительный крик прокатился по залу, и Домострой содрогнулся. Не произнеся ни слова, Андреа уперла ствол ему в спину и подтолкнула к кухне. Он молча повиновался.
Там они увидели Джимми Остена головою в открытом холодильнике; рот его был открыт, и высунутый язык прилип к замерзшей металлической стенке. Из горла его вырывались ужасные стоны. За ним стоял покачивающий пистолетом Меркурио. При виде изумленной Андреа он рассмеялся.
— Чик! Что ты делаешь? — взвизгнула она.
— Всего-навсего дергаю его изо всех сил, чтобы мы могли как следует разглядеть самый секретный язык Америки! — Он вцепился в Остена и уже готов был оторвать его от холодильника, как вдруг за спиной у Андреа распахнулась дверь и в кухню ввалились двое из банды "Рожденных свободными" и наставили пистолеты на Андреа и Меркурио.
— Бросай пушки! — крикнул один из них. Меркурио, мгновенно обернувшись на голос, выстрелил в упор. "Рожденный свободным" рухнул как подкошенный, кровь хлынула из раны в животе, однако он успел ответить на выстрел Меркурио, прострелив ему горло.
Почти одновременно Андреа выстрелила во второго бандита, разворотив ему подбородок. Однако, прежде чем тот повалился на пол, его палец спустил курок, и пуля угодила ей в грудь. Миг спустя Меркурио уже бился в агонии, кровь хлестала у него изо рта, а Андреа неподвижно лежала на спине, глаза ее потускнели, на свитере расплывалось кровавое пятно. Вскоре затих и Меркурио.
Домострой в оцепенении наблюдал, как собираются в кровавую лужу струящиеся из мертвых тел ручейки. Их с Андреа заговор рухнул, и он оказался в дерьме с головы до ног. Он был подавлен совершенно нелогичным финалом этого, до сей поры казавшегося ему изящно выстроенным, сюжета. А потом ему стало страшно: ведь если Андреа останется жива, то его могут судить как соучастника в деле по изъятию денег у Годдара. Он усомнился, что хоть где-нибудь на земле найдутся присяжные, способные посчитать его невиновным, и живо представил себе сенсационные заголовки, бесконечные обсуждения в газетах и на телевидении всех отвратительных аспектов заключенной им с Андреа сделки по разоблачению Годдара. Старые вымыслы насчет его тайных "музыкальных негров" покажутся детским лепетом по сравнению с тем, как могут газетчики расписать эту кровавую драму. Подумал он и о Донне, невинном свидетеле, втянутом во все это лишь потому, что отозвалась на его чувства. Судья может запросто упечь его на годы, навсегда покончив с той жизнью, что он вел до сих пор.
Домострой заставил себя сделать шаг и склониться над Андреа. Большими пальцами он опустил ей веки. Затем коснулся шеи. Андреа была теплой, словно не желала сдаваться небытию. Он подумал о тех временах, когда она принадлежала ему, наполняя его время и окружающее пространство своей трепещущей красотой, а плоть ее — ныне обреченная — становилась источником его радостного изумления всякий раз, когда ему позволялось коснуться ее. Пожелал бы он вернуть эту девушку к жизни, будь это в его власти? Чтобы броситься с ней в новую авантюру?