Пока подчинённые Селезня распределяли мешки «четвёрками» в ряд, выстраивая их строем от порога амбара к плацу, Франц Аскольдович посматривал на ветролёт и прикидывал чем и как, там, в гондоле, можно поживиться. Сразу как парусник прибыл на Бабешку он приметил, что каргоофицеры ему незнакомы, значит, на острове раньше не бывали и им здесь всё в новинку. Главное, оба спеца не сведущи в повадках некоторых особей из аборигенов, конкретно, из числа колхозников хозяйства «Отрадный», в частности колхозного Главы. Потому за идеей плана предстоящей специальной операции Батя в карман не полез — ему не впервой.
Гондола висела по центру бывшей деревенской площади, на которой в былом стояла под сводом купола «миски» ратуша, в нашествие на Бабешку пиратов ими разобранная и увезённая. Осталась одна стена фундамента из валунов и скальных камней, скреплённых цементным раствором. В кругу останков незамысловатой в плане постройки (круг) копилась от центра куча мусора и хлама — чумы деревенские старые, не жилые, с годами ветшали и рушились. Сюда же сваливали солому, ботву корнеплодов и усы оскоминицы. Подножье кучи подпирал общественный нужник — будка, перемещаемая время от времени (по мере заполнения отхожей ямы и прироста свалки) на все четыре стороны, всё ближе и ближе к фундаменту. За стеной которого — плац, в плане «бублик» выложенный булыжником. После побудки до завтрака на нём физзарядку делали, строевой подготовкой занимались, «рукопашкой» баловались — чтоб не растерять вконец спецназовской выучки. С годами, правда, всё реже и реже этим занимались, а последним летом только, когда Франц Аскольдович пребывал не в духе — гонял бывших десантников по «бублику» до упаду.
Затягиваясь «крепостной», Батя, морщился от жуткого запаха и невыносимой крепости табака, дым пускал колечками. Старался забрать в разраставшееся дымное кольцо силуэт гондолы — зловеще чёрный на фоне ночного с кровавым полумесяцем неба. Луну на половину закрывал Зямин ветролёт, севший на макушку «миски». Гондолу боцман спустил на тросах через приоткрытую маковку купола и зафиксировал над кучей свалки носовым, кормовым и бортовыми якорями. Без использования сходней на борт не попасть.
Батя курил и размышлял: строил план «тихого» отъёма припасов у прижимистого Зямы, в каждую навигацию объегоривавшего его в меновых сделках; что признавал, к чести сказать, в читке годового отчёта на общем собрании коллективных хозяйственников (переизбирали председателем правления, место это занять никому не хотелось). В Отрадное за грузом на ветролёте прибыло трое, в гондоле на тросах спустились боцман, корабельный кок и молодой оф-карго-трюмный.
— Леготня. Облегчим Зяму. Кашевар покручинится за кока-приятеля, разве что, — отщёлкнул Батя на плац окурок, — Ну, а тебя, младший лейтенант — спишь у сходней, сосунок — выбираю, прости великодушно, жертвой аферы для личного прибытка.
Амбар Батя не опечатал — пуст. Селезню наказал передать завхозу убраться в столовке, пол свечными огарками навощить, начать сервировку стола к завтраку перед приходом к отвальной трапезе команды Патрона Зямы. И оповестить старшего бригадира Кабзона просьбой явиться через час в председательский закуток. В роте старший сержант Ираклий Кобзон не слыл оперативником выдающимся в составе младшего комсостава, зато был щепетильно исполнительным, результата в поручениях враз — с кулаками-то размером с гирю пудовую (не применял, ему их только показать) — добивался. Майор Каганович оперативником был ещё худшим или таковым прикидывался, поэтому начальником штаба предстоящей специальной операции решил назначить Кобзона. Отправив звено Селезня и притушив каблуком прогары «крепостную», Батя направился ко мне в продсклад, где я спал пока обутым. Что ж, этим разом за мою бацулу мне привалило: отстегнул с барского плеча аж кулёк с кило сигарет «Крепостные» — отравы хроновой.