Менять самогонку и варенье в ЗемМарии Зяма попробовал прошлым годом. В Твердыне и Форте (варенье влёт шло) оказалось делом очень прибыльным, этим неурочным посещением Бабешки наведался специально за большой партией. Меняле подобный промысел — дело привычное, а Бате — офицеру, полковнику — претил. Держался, пока жизнь не принудила сдаться. Всё ждал, что его беглый взвод заберут с Бабешки и роту опальную вернут в полк на Марс, и потерял всякую надежду, получив приказ ещё несколько лет оставаться на острове с задачей поднять-таки колхоз. Вот тогда-то «председатель» задвинул в душе «полковника», и Батя пустился во все тяжкие. Нет, он старался возродить колхоз «Отрадный», но полеводов из десантуры сделать ни как не удавалось.
2
Я язвенник, как полеводы набрасываются на стряпню колхозного кашевара, лицезреть не могу, поэтому в часы трапез в столовке подменяю часового на сторожевой вышке. Частенько отмечал, ужин ещё не заканчивался, Франц Аскольдович, председатель колхоза, спешил уединиться на Дальнем поле. С высоты башни водокачки видел, как тот усаживался на краю у грядок.
Живности на острове — название ему Бабешка, в четырёх тысячах миль от ЗемМарии в Антарктиде — ни какой нет, как впрочем и природной растительности. Не поохотишься, стало быть. Да и нечем. Из оружия прихватить с собой, когда бежали из ЗемМарии, удалось только полковничий нож, да и то потому только, что был дохронным, за артефакт числился и хранился в ротном походном сейфе, который в арест при командире оставили. Вскрыть в смотровой гауптвахты не позволил потому, что в нём хранились ротная документация, секретные комлоги-ком и «свечи» (респираторные фильтры). И рыбу в океане не половишь: не потопаешь со «свечами» в носу девять километров к берегу Быкова. Да и круча у посёлка — не добраться до воды. Пойти ловить к берегу Мирного, — там по берегу мелководье — как мирняне на то посмотрят? Помню, с какой неприязнью те взирали, когда десантников со школьными ранцами, ещё первым разом, Франц Аскольдович привёл в деревню за дарственным жмыхом. Жён, девушек, даже детишек в чумах позакрывали. А и хорошо: позора нашего не видели: полковник к тому дню ещё не распорядился выдать с хранения зипуны, бушлаты и сапоги. В шеренге стояли «футболистами»: в трусах и тельняшках, но без бутс — босыми, с ранцами в руках перед собой открытыми.
Да и ловить рыбу всё равно нечем — снастей нет. А на сейнеры мирнянские наняться, кто ж возьмёт — их два из четырёх на плаву осталось, команды тех, что на приколе, в очереди стоят поработать на подхвате. Ну ещё на четырёх рыболовецких шаландах по акватории острова промышляли. На плаву осталось и китобойное судно, в океане месяцами пропадало, далеко уходило китов и акул бить, на борт посторонних не брали. Китобои, надо отметить, — элита мирнянских рыбаков. Как же, у них наши комлоги, которые выменяли у нас за семена и химудобрения.
К слову сказать, на Бабешке ещё оставались три грунто-отвозные шаланды с земснарядом, а в бухте по берегу с Мирным бетонозаводик. До возникновения государства Пруссия (в результате забастовок, а после и революции) на острове осуществлялась Русью стройка, грандиозная как испокон веков водилось, а бежали строители от революции в ЗемМарию, земснаряд, шаланды и бетонозаводик бросили. Оставшиеся на острове рабочие — под красными знамёнами и лозунгами из кумача — в революционном кураже всё и разграбили. Завод по кирпичику разнесли. Земснаряд со дна поднять пытались, но не справились, только затопили с концами. С шаланд посвинтили всё что можно, обшивку листовую из металла содрали, соляру всю и масло из механизмов слили, до моторных отсеков, было, добрались, но двери и люки сваркой заваренными оказались. Судам «голеньким» сдуру открыли кингстоны — утопили. Отрадновцы в революционном порыве до материальных благ бесхозных непредприимчивыми оказались — всё пропагандой, да агитацией занимались. Досталось им мало чего, да и то пираты в свой набег на остров экспроприировали.
Рыбаки Мирного, те в забастовки и в революцию далече в океане рыбачили, на всех тогда четырёх сейнерах, китобойном судне и шаландах — потому ни кому из них смыться в ЗемМарию не удалось. Мужики из инженерно-технического персонала стройки, кое-что стащили в деревню, но мало, больше — в очках-то — стеснялись. Зато, как проявилось, не стеснялись в другом. Мужики-отрадновцы из земляков как-то в зиму голодную попытались наняться батраками в колхоз «Мирный», но мирнянские рыбаки воспротивились, особенно китобои женатые, чуть до драки у ратуши не дошло. Тамошний председатель колхоза упредил: выставил «на бочку» пару дюжин бутылок рома и столько же отборных шматков китовой ворвани на закуску. Но как не остерегались рыбаки и не противились китобои, в Мирное отрадновцы всё же похаживали — тайком, и мужики, и хлопцы. Кто к марухе на свиданку в сопки, кто к девчонке на завалинку, а кто «кроликом подопытным» наняться. Уходили полеводы на огороды, рыбаки в море, в Мирном оставалась одна интеллигенция: учёные и инженеры разного толка. От безделья (полеводы их на прополку не звали, рыбаки в промысел не брали, женщины к хозяйственным делам не допускали) научные исследования и опытны проводили. Из нанявшихся «кроликами» особый интерес у очкариков вызывали небёны — скромные, наивные юноши-марсиане. Франца Аскольдовича и своего председателя колхоза заверяли, что в свободное от опытов время только в шашки и шахматы режутся.