Сделав в комлог запись для памяти, я думал что предпринять. Не копать же наугад. Рассветёт, хлопцы полоть придут, а тут председатель стоит в одном кителе без кальсон, лопатой «слона» прикрывает, планшеткой зад. Но не возвращаться же в Отрадное голым. К себе в закуток проскочить незаметно не смогу, и по крыше пробраться к люку тоже. Мужики и хлопцы под утро частят из барака по нужде, после побудки курят на плацу перед завтраком, да и часовой на вышке засекёт. Разве что дождаться выхода на прополку… Ба! В столовку не пойдут — завтрака сегодня не будет. Часовой заметит… Эхх, не высмотрели бы и бабы на вышках.
Выкопал я шесть ям, но всё тщетно: эксгумация кальсон не удалась. Не наткнулся и на могилу «пингвинов». Копал бы и дальше, но боковым зрением уловил отблеск со стороны Отрадного. Это часовой на башне водокачки в морской бинокль — Силыч у китобоя на первач выменял — просматривал окрестности, от линз и отблёскивало. А что, как и у мирнян и быковцев на сторожевых вышках такой же. Вот покуражатся бабы.
Что делать?! Надо было оставить кресты, пометить места захоронений! Бычки на земле оставить, нет, в планшетку прибрал. Теперь беги в деревню — там тебя все сорок товарищей поджидают под «миской» с одним проходом в куполе. Силыч не упустит случая, этот покуражится, так покуражится, век не забудешь.
Моя плетёная из усов оскоминицы накидка оставалась в закутке, она длиной по колено, но прозрачная в подолах: усохла, проредилась вся. Новую сплести, усов нет: Коган последние у рыбаков на рыбий жир выменял, им рыбе в прикормку подмешивать; рыбаки утверждают косяками в невод идёт. У кого из мужиков одолжить, так и у них юбки обветшали. Потешатся матроны, в бинокль наблюдая за голым председателем колхоза «Отрадный». А он — то есть я — и так мужчина видный, физически ладный, но знаменит у них выдающимся отличием от всех других мужчин, как соседских, так и своих в деревнях. «Слон» — знатный. Такой разве что у одного есть, у китобоя-гарпунёра. Он в годах, сколько бабы не предлагали, не упрашивали оставить работу промысловика, выйти на пенсию, ни в какую не соглашался. Гарпун наточит, на плечо взвалит и опрометью на судно китобойное. Коган и Силыч уговаривали, подстрекали за застольем помериться с отрадновским председателем «достоинствами», но стеснялся. Занавеской закутка пожертвовать? Облачусь, как в тогу. Патриций, идиот хронов. Нет, лучше уж голым ходить. Яйца в кулаках спрячу, а со «слоном» как быть? В планшетке прятать? Не получится: натрётся же, как не раз уже бывало, об кожу и бархат — «злиться», хобот тянуть, начнёт. Ну, хоть не совсем гол — в кителе. Тельняшка опять же. Жаль коротковата, не до колен. Ну, где эта могила?! Ну, помечал же крестом… потёр, идиот.
Как не был расстроен, со слезой вспомнил: любимая женщина, приглашая к себе в общежитие вечерком, просила: «И приведи с собой слона», — давала тем знать, что сожительница по комнате уехала к родителям, вечер и ночь пробудут одни.
А вот хрона вам!
Осенённый идеей, я вытащил из амулета свёрток лоскута, смотал с него завязки от кальсон и, сбросив китель, оттянув трикотаж, ножом половину рукава отрезал. Скатал и натянул — как натягивала на ногу колготки любимая — себе на «слона». Длины обрезка рукава оказалось недостаточно, коротковато чикнул. Одной завязкой от кальсон перехватил «чулок» под животом и, вытянув трикотаж книзу, другой завязкой обвязал под «хоботом слона» в оборочку. Спрятал. Вспомнилось дохронное: палка колбасы «докторской» «пальцем в кишку пиханная» — по советскому госту.
И, уместив яйца в кулаки, потрусил к Отрадному.
День, думал, перекантуюсь в гамаке, а ночью сюда — копать. Найду кальсоны. А не найду?.. Через сто, тысячу лет найдут. Марсиане откопают. Кальсоны, конечно же, истлеют, но «пингвин» останется — упаковка из жести. Вспомнят, что были на Земле, и птицы такие смешные, и пиво баночное, вкусное и бодрящее. Потомки террористов, и пивзаводы последние порушили, и птичек — этих не летающих — на тушёнку извели.