Душевный у Хлеба приятель.
Особо замечу, две последние ходки я сделал по сторонам тропки, чтобы «следы» грузчики не затоптали. Оставалось надеяться ветер, без устали гулявший по пустынному без деревца и кустика острову, не заметёт до времени следы «щучьей пасти» песком. И младший лейтенант следы те обнаружит, заметит, не проспит.
После как Батя отправил Селезня с наказом отпереть амбар, подготовить всё к отгрузке — в этот год уродился топинамбур, в амбаре стояли приготовленные к сделке мена мешки заполненные «земляной грушей» — я обогнал звено и спрятался в тёмном углу строения за развешанными на просушку пустыми мешками.
Пока бывшие разведчики таскали мешки с топинамбуром к выходу, Батя инструктировал колхозников, выползших из подполья амбара и затаившихся в тени стены. Я в углу, разумеется, их засёк, но ни вида, ни голоса не подал.
— На время проведения специальной — «военизированной» — операции вам возвращены фамилии, имена, звания и должности. О соблюдении воинского долга и чести десантника «вэдэвэ» говорить не к месту, как вы понимаете… Главное, соблюдайте субординацию… Как видите, в гондоле вместо иллюминаторов бойницы, Зяма за нашим грузом прислал ветролёт модернизированный. Так что, губы не раскатывайте — много поживиться съестным в хозпогребах вряд ли получится. Запчасти, соляру и бензин не трогать. От съестного, случится, найдёте в погребах, следов — шелухи, кожуры, корок — не оставлять. Чтоб от пуза наелись. Ну и в запазухи, в подолы напихать. Юбки надели, почему в паху бугрятся? Сливпакеты! Кто разрешил?
— Завхоз, то есть зампотылу майор Каганович, на время «эсвэо» выдал, — доложил старший сержант Кобзон.
— Так бугрятся под юбкой от чего? Чем наполнили?
— Тюлькой. Запить закуску и факелами поплевать, давно не баловались.
— Надеюсь, сливпакеты под трусами, вам в юбках заголяться — добычу в подолах нести.
— Майор настаивал трусы снять, одну юбку надеть, сливпакет под юбкой между ног подвесить, с тарой на виду, боялся, не пустят на борт.
— Ладно. Факелами, как после погребов поедите ещё и на камбузе, сразу не плевать, спалите гондолу. Вступит, терпеть. По пути к казарме отфакелитесь. Кок, приятель ефрейтора Хлебонасущенского, наготовил, ожидает. Правда, четверых только. Вы там не особо-то, не с голодного края… с колхоза… не совсем успешного… Помните, на время спецоперации вы не полеводы, «вэдэвэшники»… герои марсианские. Потому ведите себя подобающе. После угощения в казарму отправитесь, цепью чтоб, на ходу и поплюётесь. Бензин в зажигалках можете не экономить, за топинамбур разживёмся заправкой. Ни слова чтоб о том, что «груша» мёрзлая, не проколитесь.
Ефрейтор Селезень возмутился:
— Куда кожуру, огрызки, другие отходы девать, товарищ полковник? Ранцы взять майор Каганович запретил.
За что полковник отчитал:
— С неба свалился, ефрейтор? Вахтенный боцман в гондолу с ранцами пустит? Всё, под чистую, съедать. А поноса боишься, у тебя в отделении трое рядовых небёнов — им скармливай. Не откажутся. В подолах и в запазухи прятать не огрызки — продукт не тронутый, свежий. Зампотылу, часовому, дневальному, истопнику, лейтенанту-медику, мне и прапорщику.
— Дрыхнет, дуболом, — сплюнул Селезень (это он про меня; обозвал бы как-то иначе — лежебокой, боровом, жирным там — а за дуболома я у него перья повыдёргивал).
— Чего же он не пришёл? Не разбудили? И кстати, майора, почему нет?
— Сослался на разыгравшуюся у него язву, на кухне завтрак отвальный готовит. А прапорщик у себя в продскладе третьи сутки спит. Он в лаз из барака в амбар, из казармы, виноват, не пролез бы, боров жирный.
— Лежебока, пушкой не поднять, хрон ему в дышло, — оскорбил меня и полковник (ему с рук сошло, на ефрейторе вполне отыгрался). — Лейтенант! Комиссаров… Да разбудите уже алкоголика… Вся надежда на тебя, лейтенант. Вахтенного на пол, под стойку ложи, но чтобы на мостике только его чучело стояло. Совратишь боцмана — заменим чучелом — успех обеспечен… Халат у тебя постиран… Подмылся?
— Т-т-так т-точно. Продевезент-т-тефеци-ти-рован.
— Тушёнку только что жопой не жрал, — проворчал Хлеб, последним вылезший из лаза.
За собой кашевар втащил и сейчас пополнял топинамбуром мешок с чучелом вахтенного боцмана. Сплетено оно из оскоминицы — усов корней ягоды-оскомины. Облачено в тельняшку и китель — одёжка с плеча Батиного, сам в плащ-накидку кутался. Лицо двойнику разрисовать не заморачивались — знали, на фоне лунного неба смотреться будет тёмным силуэтом-пятном. Вот свистулька на шейной цепочке у боцмана — эту в планировании спецоперации было решено позаимствовать у жертвы же: Кабзону поручили вахтенного слегонца оглушить, свистульку снять. Сейчас «в поле» осмотрелись, ефрейтор Селезень подметил, что всё же оплошали: поверх тельняшки и свистульке на цепочке под кителем у боцмана висел через плечо ещё и ремешок от кобуры с маузером. Старший сержант Кобзон клятвенно заверил полковника, и эту «деревяшку» с жертвы на чучело перевесит.