Дело было днем, часа в три пополудни, когда он возвращался из парка Ла Вилле, что раскинулся на территории девятнадцатого "негритянского" округа, на месте прежних парижских скотобоен. Лук любил бывать в этом безумном парке, даже в полдень почти всегда безлюдном в глубинах его, созданном словно бы вперемешку по рецептам сторонников Родченко и Ленотра.
На северо-восточной окраине города скучковались жить, в основном, те парижане, чьи предки были родом из бывших франко-африканских колоний, поэтому Лук почти не удивился, зайдя на станции Ла Вилле в вагон метро: сплошь чернота, не считая какой-то белой старухи и его самого! А вагон полнехонек, хотя и без давки! Африка, да и только! Смирная такая, без поджогов и растаманства, но - Африка, и он здесь чужая белая ворона. Тем не менее, после каждого короткого перегона, на каждой следующей станции, по мере приближения к центру, происходил постепенный этнический "размыв": черноликие пассажиры выходили, уступая место вновь вошедшим, как правило, с более привычным Европе светлым цветом кожи, и уже на станции Кадет человеческое содержимое электрички превратилось в обычное среднепарижское. Народу в вагоне продолжало оставаться довольно много, и Лук стоял. Случилось так, что чуть сзади-слева от Лука, почти вплотную к нему, от самого Ла Вилле ехала парочка: он и она, оба - "черные", но не очень - "кофе с молоком", обоим лет по восемнадцать-двадцать. По-французски Лук ни бельмеса, поэтому он благодушно внимал трескотне и хихиканью молодых людей, а сам привычно полугрезил о чем-то своем. Но как раз на станции Кадет в вагон вошла белая девушка, девчонка, лет шестнадцати: хорошо одетая, почти без косметики, русые волосы - от природы. Зашла в наполненный вагон и встала где пришлось, то есть, возле Лука и этих двоих молодых людей. О, на питерскую, на землячку похожа, как это мило! Лук даже развернулся, чтобы очистить ей кусочек пространства поближе к себе… И вдруг молодой мулат стал откровенно пялиться на девчушку, улыбаться ей, покрывая с ног до головы обжигающими взорами, в то время как его подружка нисколько не возражала, ничуть не сердилась на изменщика, но даже поощрительно хохотала, глядя на него и на внезапный предмет его обожания. Луку ее смех показался немножко грубым. Вновь вошедшая девчонка стояла, потупив глаза, порозовевшая, видно, что вся в робкой досаде, но - молча, видимо, не имея смелости осадить шутника. Остальные пассажиры тоже молчали, совершенно равнодушные к веселящейся молодежи… Лук присмотрелся для верности - девчонка явно стесняется, ей абсолютно точно неприятны сии "бесконтактные" приставания и наглости… А этим двоим - наоборот, приятны. Ладно. Лук подразвернулся еще на четверть корпуса, чтобы удобнее было, осклабился одной стороной рта и в упор воззрился на хохочущую красотку-мулатку. Она была симпатична, юна: длинные ноги в тесных джинсах, аккуратная круглая попа, относительно большая для ее возраста грудь (где-то первый размер, но зато высокая и без лифчика) под однотонной бежевой блузкой, глаза ясные, ротик припухлый - впрочем, большие чувственные губы положены негритяночкам… Вот только смеется противненько. Смех оборвался быстро: девица метнула один единственный ответный взор на ухмыляющегося мужика в панковской футболке, - добропорядочные парижане давно уже подобных не носят, - на его диковатый взор, небрежно расчесанные седые патлы, и притихла. В мегаполисах всегда хватает странных людей, как правило они безвредны, особенно белые… Но этот… Обернулся на Лука и слегка разгневанный спутник ее - и немедленно поймал встречный взгляд в упор… - Точно псих! Потому что белые обычно ведут себя скромнее и выглядят… благонравнее… Лук не любил драться, но про себя прикинул: этот… так сказать… пусеныш - с него ростом, ну, может, чуток повыше, однако статью похлипче: если что, он выпишет ему в рыло, но не сейчас - потерпит до станции, и на этом наверняка все закончится, а Лук тут же выскочит на… ага… Шоссе Дантен Лафайет - место удобное, многолюдное, в такой толпе его и черт не найдет, никакие камеры слежения не помогут. Единственное плохо: перегон между станциями относительно велик, надо было чуть позже начать… Но мулатик, обреченный стать жертвой короткого мордобоя, вдруг проделал курбет, к которому Лук оказался совершенно не готов: он вильнул взглядом в сторону и, вернув на лицо беззаботность, быть может, чуточку неестественную, принялся смотреть по сторонам. Его "покинутая" подруга теперь стояла молча и смирно, а Лук, не спеша и без помех, ощупывал взглядом смуглые ланиты, нещипанные брови, короткую стрижку, аляповатые серьги… Бесполезно и неинтересно: она кротко терпит, а парень, забыв про нее и про флирт с белой овечкой, так же молча изучает метро-маршрут ветки номер семь. Но ведь только что были хозяевами жизни! Лук хорошо помнил тот случай в парижском метро, а лица забыл: встреть он эту юную блондинку, или ту парочку - ни за что не узнает. Наверное, и они его тоже… Вроде бы, та белокурая девица, которую он защитил столь странным способом, выходила на одной с ним станции… или раньше… Интересно, она хоть поняла происходящее?…
Верхний вестибюль Комендантского проспекта имеет четыре выхода наружу, Луку в этот раз, и как обычно, понадобился тот, что "направо-налево", поближе к Комендантской площади и проспекту Ильюшина.
- Ой - йе-о! Ка-ззел… - Плечу было больно, слова сами вылетели сквозь лязгнувшие зубы, но все-таки Лук был не прав: такие оскорбительные слова всуе не произносят. Просто Лук был слегка разгорячен милыми его сердцу воспоминаниями о Парижской весне… Но, с другой стороны - пьяный парень, здоровенный такой, ростом чуть повыше Лука, но, такой… плечистый, накачанный, масса - явно за центнер, намеренно вел себя нагло: пер напролом, пиная и расталкивая прохожих, среди которых оказался и Лук. Чувак был изрядно "под балдой", однако на "козла" среагировал чутко и без задержки: развернулся и молча пошел на Лука. Того пробила запоздалая жуть, но - поздно каяться за свое ответное хамство: конфликт начался.
Уж что- что, а это отличие Парижа от Петербурга давало о себе знать по возвращении домой немедленно, еще в Пулково: уровень агрессии в питерском воздухе, конечно же, не изменился за неделю, он все тот же дамоклов меч, что и прежде, однако, в Париже, ежели по российским меркам считать, его нет, или почти нет, а дома -вот он! - всегда присутствует (кроме разве что Новогодней Ночи, когда и дети, и взрослые бескорыстно и поголовно каждому рады, со всеми дружелюбны, согласно заветам деда Мороза и Снегурочки), всегда над головой, но ты-то успел от него отвыкнуть! Да и невозможно, по большому счету к этому привыкнуть: сколько Лук помнил себя - всюду он был рядом, этот призрак возможной агрессии, в армии, на дискотеке, в стройотрядах, в экспедициях, в шалманах, в метро…
Все трусят перед боем, но лишь победители умеют это помнить; главное в драке - встретить, не прогнувшись, одно-единственное первое мгновение, дальше дело идет веселее. У Лука аж поджилки задрожали от решительной поступи пьяного амбала в его сторону, но Луку доводилось побеждать в случайных уличных и кабацких драках, и не однажды, поэтому - страх страхом, а… Как говорится - глаза боятся, руки делают… Левая ладонь словно бы сама сжалась в кулак и прыгнула вперед, надо лишь не мешать удару и поддержать его разворотом корпуса, то есть, согласно законам физики, вложить в него массу тела и дополнительную скорость… Ну а что тут еще сделаешь? Все главные слова уже сказаны, дополнительная брань и крики бессмысленны. В табло, в челюсть! А там уже можно будет шевелить руками и ногами по обстановке, что называется: отмахиваясь, либо наоборот, на добивание… Руку тряхнула острейшая боль, но не в костяшках пальцев, а в запястье, Лук успел испугаться: перелом! Или нет, или вывих?… С одной рукой в драке - ой, худо! По счастью, противник Лука не воспользовался предполагаемым преимуществом: он покачнулся, несимметрично расправив поперек широкого тела руки-крылья, его повело влево, шаг, другой - и, к величайшему облегчению Лука, парень упал. И упал-то весьма удачно: не грянулся навзничь на каменный пол затылком со всей дури, но сначала согнулся, рефлекторно загородив обеими ладонями рот и челюсть, осел на задницу, завалился на спину с подогнутыми ногами и сразу же перевалился на бок.