— Ну, чего надо? Еды у меня никакой нет, из дома сегодня тоже не вынесу, не надейтесь… разве что завтра придете… А ну!.. — Мишка сделал шаг, другой, рассчитывая, что собаки, услышав громкий человеческий голос и решительные жесты, разбегутся, пусть даже с раздраженным лаем, на худой конец просто отбегут, отступят… Но нет: молча стоят на месте, молча смотрят на него. Мишка добавочно струхнул от этого тихого спокойствия собачьей стаи — и тут же устыдился собственной трусости. И тут же понял: хоть ты на части его режь — ни одного шага дальше, туда, к этой стае, он сделать не в состоянии. Сейчас он спокойно развернется и дальше пойдет. Нет, надо покурить, пока время есть, пока до дому далеко. Теперь до самого возвращения в Питер о сигаретах придется забыть: предки, если пронюхают, такой плющильный расколбас устроят, такой скандал ему закатят, что мало не покажется! Вот такие уж у него дома строгости, даром что папаня сам с детства курящий. А с другой стороны — если подымить сейчас — запах изо рта уже выветриться не успеет… Но в пачке болталась последняя сигарета и Мишке показалось жалко ее выбрасывать. Вдобавок, собаки… увидят, что он при огне, животные инстинктивно избегают огня. Да чего там бояться каких-то жучек-дворняжек — не накидываются ведь, за штаны не прихватывают? Значит, курим.
Пришлось прикурить да высмолить одинокую сигарету. Невкусную, зря здоровье тратил. Пачку в кусты, спички… тоже лучше выбросить, окурок все равно куда, жвачку в зубы, сразу две мятных подушечки — авось успеет прочистить дыхание… Надо же: никто из сопровождающей собачьей стаи не отвлекся, чтобы хотя бы обнюхать, ни на сигаретную пачку, ни на окурок со спичками, — Мишка специально пронаблюдал! Нет, не страшно все это… не очень страшно… однако неприятно и… странно. Мишка сорвал на ходу граненый стебелек какого-то полузнакомого растения — полынь, что ли? — растер в пальцах обеих рук, чтобы совсем уже избавиться от табачного духа… Вроде бы малость отлегло от сердца. И дворняги приотстали, ой, наконец-то!
Долго ли, коротко ли — вот он, дом родной, прощай свободная стая, доброй охоты в других краях. Теперь жвачку выплюнуть и дополнительно продышаться! Ах, хороший аромат у полыни, освежающий!
— Уже легче! — сказал вслух Мишка и тут же поймал себя на вранье: ничего не легче, потому что ощущение тревоги, ослабнув на миг после исчезновения собачьей стаи, не только не исчезло, но даже словно бы сгустилось… Ладно, ерунда, догадаются что курил — все равно долго бранить не будут, простят ради долгожданной встречи!
Ну, надо же, какое диво дивное: бабка Люся, такая чутьистая на вино и табак (невестке, Мишкиной маме, постоянно закладывает насчет запаха Мишкиного папу, собственного сыночка, любименького, но — склонного к загулам и бытовому пьянству), а на этот раз ничего не заметила! Только засмеялась хрипло, как закашлялась, да прижала больно, когда обнимала. Старая, а ведь сильная, даром что вся словно плесенью пропиталась! Мишка наморщил нос от запаха странной какой-то гнили, кухонной, что ли?.. — аж голова кругом пошла, словно от морской болезни, — но ничего такого не сказал, потерпеть нетрудно, да и недолго обниматься. Старая стала, жалко ее.
Что за чума!? — Вроде бы не пил ничего «градусного», и недосыпа в нем нет, и уставать было вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, словно сквозь туман… Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон хотелось домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали — не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень — ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать — о чем можно говорить, а о чем нет — и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чем-то, весь вечер слушали его — все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но это только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано… — но нет, ничего «такого» там не было, он знает: он бы тогда после «шмали» наоборот ел бы в три горла, и наесться бы не мог. Может, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: «старость — не радость», шестнадцать лет — не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли — почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной смс-ки… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в «гостиной», на коротком «гостевом» диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Родители у себя в спальной давно, небось, дрыхнут, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка — бабка всегда, до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся.