— Смешно.
— А дальше ещё смешнее. Трир ведь всю жизнь думал, что он еврей, ну наполовину, неважно, а тут вдруг, узнав, что его отец — датчанин, заявил: «Я — наци».
— Правда?
— Ну не совсем. Он же левый. Но в каждой шутке…
— В общем, наполовину… Ну да, если учесть, какие шутки любит Трир… «Догвилль», к примеру…
— Нет, Йенс, мы уже об этом говорили, и я не хочу возвращаться к этой теме. Надоело.
— Но согласись…
— Не соглашусь. Можно и так посмотреть и этак, и я вообще сейчас не о том. Просто, это предсмертное признание матери Трира не могло мне не напомнить о признании Ахима, это же понятно…
— То есть ты хочешь сказать, что я могу быть евреем?
— Нет, я это не имела в виду, — улыбнулась Штефи, — хотя почему бы и нет? Ты что-то имел бы против?
— Знаешь, меня никогда нельзя было упрекнуть… К примеру, на вопрос анкеты, которую мы заполняли в универе, «не против ли вы, чтобы ваш сосед был евреем?» я ответил «не против». Но на этом мои чувства к ним заканчиваются. Сам я быть евреем не хочу. Имею право?
Штефи рассмеялась:
— Но почему у тебя сразу испортилось настроение?
— Не из-за евреев, во всяком случае. Я не хочу ими, или одним из них, быть просто потому, что для меня это слишком сложно. Может быть, это и не страшно, и вообще никак, но столько вокруг этого мифов, что… Не хочу. А настроение испортилось просто потому, что я подумал: ведь я могу быть кем угодно — и даже не наполовину… Евреем, русским, поляком… Или вообще-е-е-е…
— Ну кем?
— Австрийцем!
После этого мы наконец перестали говорить на серьёзные темы, мы расплатились и поехали к ней или ко мне, я уже не помню…
Ничего не предвещало, что через день мы расстанемся, хотя, как я теперь понимаю, это было её прощанием — неожиданная волна нежности, которая захлестнула меня в тот вечер с головой…
Штефи умеет всё, в том числе и прощаться.
3. Заговор вещей
Есть люди, которые, расставаясь, сразу же находят себе очередную пару. Мне всегда казалось, что они похожи на летающих собак… Или белок-летяг — вроде они и летят, но на самом деле, если присмотреться, — только от одного дерева к другому… То есть любовники, да и вообще люди, для них — деревья, по-настоящему же летать — подолгу — они не умеют…
А мне захотелось по-настоящему, что-то я видел там — у Кастанеды, томики которого перелистывал в эти дни: пять правил для одинокой птицы… Впрочем, там это было цитатой, из Санта-Круса, кажется…
Почему Ахим не научил меня? Прежде всего, потому что я этого не хотел. Я даже не хотел ходить с ним в горы…
А теперь не то что жалею… Просто было бы больше воспоминаний. Горы — хороший фон для воспоминаний, я так отчётливо помню всё, что там было… Но, может, потому и помню, что редко бывал…
Помню, как Ахим один раз свернул со мной с туристской тропы туда, где стояла табличка: «Только если есть опыт скалолазания и не бывает головокружений».
Какое-то время всё было по-прежнему, такая же точно тропа, я удивлялся: зачем поставили щит с этой надписью — только чтоб пугать людей?
И вдруг тропинка оборвалась. То есть её — мысленное — продолжение было — в пропасть — прямиком.
Отец указал мне на железный трос, который был протянут по отвесной стенке. Я глянул вниз и сказал:
— Пап, ты с ума сошёл, я здесь никогда не пройду. Я полечу вон туда…
— Не смеши меня, Йенс. Это проще простого. Держись крепче за трос и ставь ногу туда, куда я ставлю. Только не наступай мне на пятки, малыш, а жди, когда я уберу ногу… Тогда только ставь свою туда же… Ты меня понял?
Я сказал: «Да». А что мне было делать? Идти назад? Так ведь, оглянувшись, я понял, что там теперь всё изменилось. Не было больше той тропки, по которой мог пройти любой идиот… Она, наверное, была только в моём воображении… А теперь растворилась — в сыпчаке, в картине другого мира… Мир, подумал я тогда, — это просто калейдоскоп, камешки складываются то так, то этак… То есть на самом деле нет никакого мира… И, выбирая между отвесной стеной — но с протянутым тросом и указующей стопой отца… И не такой отвесной, но тоже крутой и коварной… Я решил идти вслед за Ахимом.
Не сразу решил, несколько минут ему понадобилось, чтобы Меня убедить. Он не говорил «не хочешь — иди назад», или «сейчас же иди за мной», нет, он так ласково меня уговаривал, как никогда…
Но от его неожиданно ласковых интонаций мне стало ещё страшнее: куда он меня манит, а? — думал я… Отец-то он отец, но — со сдвинутой резьбой… Не на заклание ли?
Я навсегда запомнил этот момент — как я сказал себе: «Будь что будет» — и шагнул вслед за Ахимом…