— Ну вот «хозяйки» наши, так? Мы же их делаем практически неотличимыми от человека, и внешне, и внутри. И если предположить, что кто-то из них вдруг оказался за пределами лагеря, как мы сможем доказать, что это наша собственность? Или мы не сможем, и тогда ее, эту беглянку, просто отправят в приют какой-нибудь?
Ольга смотрит на меня задумчиво.
— Откуда дровишки? Кто-то из девчонок решился на побег? Колючая проволока в три ряда, взаперти хоть волком вой… Знаешь продолжение?
— Куда уж мне, я же даже не сидела, — мило улыбнулась я. Что с меня взять, дикий человек, дитя гор. — А мысль просто возникла, как это часто бывает с мыслями. Случись такое — что тогда? Расхлебывать-то нам наверняка придется. Точнее, даже мне.
— Это само собой. Директор мне задницу намажет скипидаром, а я — тебе, так оно и бывает обычно. Дерьмо всегда течет вниз, да и не царское это дело — поиски организовывать… Ладно. Тут все просто. Юридически наши девочки — вещи, статуса не имеющие.
— То есть рабы.
— Неверно, рабство официально запрещено, а мы соблюдаем законы. Так что проще будет, если они — просто вещи, неодушевленные предметы. Но и здесь имеется одна сложность. Вещи обязательно должны кому-то принадлежать — у нас тут, слава богу, не коммунизм — но поскольку анатомически девчонки, ты права, ничем не отличаются от стандартных хомо сапиенсов — то принадлежать никому не могут.
— Какие же они хомо, если в мозгах микросхемы…
— Как и у тридцати процентов людей по нынешним временам. Мы консультировались у юристов: замучаемся доказывать, что это достаточный критерий, микросхемы-то… В общем, сама видишь, получается коллизия. Как думаешь, решили мы ее?
— Не имею никаких сомнений в ваших гениальных способностях, Ольга Дмитриевна…
— Угомонись уже, острячка… в общем, идея была не моя, но оказалась удачной. Носители.
— Что?
— Каб-что. Информация на их чипах — наша собственность, официальным образом маркированная и запатентованная. Весь их внутренний мир, все их дурацкие, тяп-ляп и на коленке сделанные личности — все это принадлежит нам. Их души, если говорить совсем отстраненно. А тела… формально рассуждая — это просто особым способом оформленные носители. Кастомизированные футляры для ценных флэшек. Скажи, изящно?
— И если информация окажется повреждена…
— Ценность футляра падает до нуля. Ну, почти до нуля. Проще скинуть его в биореактор и разработать с нуля новую личность. Так что, отвечая на твой вопрос, в случае побега — абсолютно нереалистичного, но давай предположим — искать девочку мы будем по ID-коду, используя те же статьи, что применяются при закрытии интернет-пиратов. Из сети нынче не вырваться, смоделированные компьютерные симуляции давали беглянкам от шести часов до трех дней. Это мелочи. Согласна?
— Согласна, конечно. Полные мелочи.
— А кроме того… ты слушаешь? А кроме того, есть еще одна важная, но малозаметная деталь. Наши девочки — созданы и заточены под «Совенок». Они не социализированы и будут выделяться из толпы сильнее, чем ты на конкурсе красоты «Мисс Гвинея-Биссау».
— Вот спасибо.
— Обращайся. Словом, с этой стороны для нас опасности нет. Успокоила я тебя, Славя?
— Целиком и полностью.
***
Со мной что-то не так.
Аромат сирени оглушает. Он звенит в ушах, словно над головой протянуты линии высокого напряжения. Солнечный свет царапает кожу блестящим острием циркуля. Камешки, устилающие аллею, ворчат и перекликаются под сандалиями сухими, трескучими голосами.
Что случилось? Почему я не видела, слышала, чувствовала этого раньше? Когда все было нормальным — тогда или сейчас?
Рядом идет Семен и, запинаясь, что-то рассказывает. Солнце горит кумачом на его оттопыренных ушах, галстук плещется на груди от ветра, словно хочет улететь. Вот уж кто вряд ли сможет объяснить мне происходящее, учитывая, что оно ему знакомо даже меньше, чем мне.
— Я все пытаюсь вспомнить, кто я такой, как тут оказался, что этому предшествовало, — говорит он, глядя под ноги. — Получается… странно.
— Странно — это как?
— Частично, — он хмурится, будто ему не нравится окружающее, но я понимаю — это отражение его внутренней неразберихи. Внутренней клубящейся темноты. — Что-то вроде бы всплывает, какие-то события, разговоры, места. Но это обрывки. Щепки в потоке воды. И я не могу связать их вместе. Знаешь, как в типографии, есть такая специальная машина для сшивания будущих книг — раз! — и огромная кипа страниц уже больше никакая не кипа, а сшитый накрепко художественный труд. Вот и я…
Он хмурится еще сильнее, не отрывая взгляда от дорожки.
— Вот видишь? Видишь? Откуда я это знаю?
— Сходил бы в медпункт, — предлагаю я. Подход нужно делать не спеша, медленно, нежно. — Виола бы тебя обследовала… Она хорошая, между прочим, когда лагерь на зиму закрывается, в Европе медицину преподает!
— Тому дивится вся Европа, какая у Виолы обширная… практика, — раздумчиво говорит Семен. — Нет, бесполезно, был я в медпункте, и ничего эта Виола мне не помогла. Ни капельки.
— Зато красивая, — хихикаю я. Парень морщится.
— Наверное. Я не заметил.
Врет же, чертяка!
— Давай вернемся к нашему вопросу, — Семен берет серьезный тон. — К тому… нехорошему человеку, которого нужно найти.
— Верно, давай вернемся, — соглашаюсь я с облегчением, потому что больше не нужно делать вид, что все хорошо, и искать темы для разговора. — Это внутреннее дело, поэтому мы не можем обратиться в милицию, и будем разбираться самостоятельно, так что…