Гришка завизжал от восторга.
— Ой! Эй! Товарищ Гуливан! Летучая рыба дредноут потопила со всей командой. Тырк-тырк хвостом, и готово!
Мишка, засучив рукава форменки, ловил злодейку. Комиссар запустил руку в ванну, помогая Мишке. По каюте лужами растекалась вода.
«ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ!»
К обеду ветер стих. Небо совсем прояснилось, и океан угомонился. На следующее утро должен был показаться порт Коломбо, и крейсер заранее приводили в порядок.
Гришка с Мишкой, освободившись от своих камбузных обязанностей, вместе со старшими бездельничали на верхней палубе.
На корме гармошка выводила тоскливые русские песни. Хорошо, по-родному, звучит гармошка среди чужих вод! Мишка, уселся на бухте троса и, подперев голову руками, задумался.
Гришка возился с Верным на палубе. Верный потолстел и окреп, крутые бока его лоснились, он рычал, щелкая зубами, и шутя кусал Гришку.
Гришка тормошил собаку, валял ее, дергал за хвост. Верный добродушно сносил все, но когда Гришка дунул ему в нос и щелкнул по переносице, Верный, взвизгнув от обиды, пустился, сломя голову, за удиравшим во все лопатки Гришкой.
Волна, одна из тех, которыми дарит под конец зыби как будто успокоившийся океан, с шипеньем ударилась в борт крейсера. Круто накренился корабль.
Сердца краснофлотцев резанул отчаянный крик.
Мелькнув рыжим хвостом, Верный полетел за борт. За ним кувырнулся Гришка. Оба исчезли в пенящихся волнах.
С мостика сигнальщик изо всех сил крикнул:
— Человек за бортом!
Рявкнуло орудие, затенькали звонки в машине. Крейсер, вздрогнув, встревоженно заурчал машиной, дал задний ход, остановился взлетая вверх и обрушиваясь в водяные провалы.
Мишка, прогнав оцепенение, подбежал к борту, поднял руки над головой, собираясь прыгнуть в воду. Сильная рука отшвырнула его так, что он кубарем покатился по палубе. Кто-то, ловко оттолкнувшись, прыгнул за борт.
— Еще человек за бортом!
Ахнул второй выстрел сигнального орудия.
Встревоженным муравейником засуетились на крейсере. Дежурный спасательный вельбот готовился к спуску с лихорадочной быстротой. Краснофлотцы на ходу надевали спасательные пробковые пояса.
— Дежурная вахта на вельбот! Спустить вельбот!
— Есть!
Заскрипели тали[50], замелькали лопоря[51] под мускулистыми руками. Вельбот с командой коснулся гребня волны. Могучий толчок отшвырнул его в сторону от корабля.
Сигнальщик с мостика красным флажком показывал направление.
Судорожно вцепившись в поручни, Мишка с тоской глядел за корму, пытаясь найти в волнах рыжую голову. Только теперь почувствовал он, как могуч и силен океан, и крейсер, затерянный среди водяного простора, в первый раз показался ему ненадежной игрушкой.
Блестя лопастями весел, вельбот удалялся все дальше и дальше, подталкиваемый упругими волнами. Мишка видел, с каким напряжением гребли краснофлотцы, еле справляясь с океаном.
В его разгоряченной голове мелькали перепуганные мысли.
«Успеют ли? Успеют ли?.. Подержись, Гришенька, подержись!»
На гребне волны показалась рыжая голова Гришки. Он махнул рукой, судорожно раскрыл рот, пытаясь закричать, но в это время волна косматой белой гривой закрыла его. Мишка зажмурил глаза.
Когда он их открыл, то увидел рядом с Гришкиной головой голову Чалого. Чалый ловко держался на гребнях волн, обхватив Гришку одной рукой, а другой, свободной, греб к крейсеру.
Радостно забилось сердце у Мишки. Он не замечал, как по лицу обильно текли счастливые слезы.
С вельбота бросили спасательный круг. Чалый ухватился за него. А еще дальше, то появляясь, то исчезая в пенящейся воде, мелькала спина Верного: волны относили его все дальше и дальше.
Гораздо труднее было поднять вельбот на корабль, чем спустить на воду. Волны беспощадно отбрасывали его в сторону. Ободрав руки в кровь и рискуя сорваться вместе с вельботом за борт, краснофлотцы, наконец, прикрепили его к шлюпбалкам.
Чалый застенчиво улыбался на похвалы командира. С него ручьями текла вода. Он посинел, вдоволь нахлебался соленой воды, и не мог выговорить ни одного слова.
У трюма лежал на носилках бледный Гришка. Морж старательно хлопотал над ним, делал искусственное дыхание, совал под нос Гришки пузырьки с нашатырем. Видно было, что он очень волновался; руки его тряслись, лицо смешно морщилось. Вот-вот, казалось, заплачет добрый Морж.