В четверг Артур Константинович приехал со службы раньше обычного и, узнав, что телеграммы нет, прилег в кабинете – у него побаливала поясница. Прилег и уснул.
Его разбудил резкий незнакомый звонок. Он слышал, как няня, шаркая тяжелыми калошами, прошла на крыльцо и спросила: «Кто там?»
– Телеграм-ма! – отозвался зычный голос.
Это слово заставило старого доктора вскочить и поспешить в переднюю. Он расписался в книге, дал почтальону полтинник и дрожащими руками развернул бланк.
– Ну что, барин, от Фридриха? – с радостной дрожью в голосе спросила няня.
– От него. Все хорошо! Но позволь… Он очутился в Данциге и подал прошение в королевское высшее техническое училище. Странно… Впрочем, жив-здоров, а это – главное! Ставь самовар, старая, – сегодня у нас праздник!..
Прошел год. Профессор Зоммер, преподававший математику, покорил Цандера.
Фридрих никогда и не предполагал, что математикой можно увлекаться до самозабвения, что эта одна из древнейших и точнейших паук таит в себе так много заманчивого и неведомого!..
Математика вернула его к заветной мечте – мечте о полетах в мировое пространство.
Отыскав в библиотеке «Научное обозрение» со статьей Циолковского, Фридрих вновь проверил его расчеты и даже стал делать выкладки о полете космического корабля на Луну.
За этими, казалось бы фантастическими, расчетами он отдыхал душой, отдавал им все свободное время.
«Кончу курс в Данциге и вернусь в Россию. Только Россия, эта отсталая, но могучая страна, может стать родиной мировых кораблей…»
Весной, когда приблизилась пора выпускных экзаменов, пришла телеграмма из Риги: «Отец при смерти, выезжай немедленно».
3
Поезд пришел в Ригу днем. Фридриха никто не встретил. Он догадался, что дело плохо, и, наняв извозчика, погнал в Задвинье.
Велев извозчику ждать, он выскочил из пролетки и через сад побежал к дому.
На звонок вышла старая няня Матвеевна с заплаканными глазами.
– Ой, Фридрих, слава богу, что ты приехал. Скачи в городскую больницу – может, еще застанешь в живых… Все с утра там…
Сбросив чемоданы в саду, Фридрих, пообещав извозчику на водку, велел гнать как можно быстрей.
Старый доктор умирал в отдельной палате с маленькой передней, где сидели и толпились изнуренные бессонными ночами дети, родные, друзья.
Запыхавшегося, бледного Фридриха кто-то взял за руку и повел прямо в палату:
– Иди, иди, Фридрих, он тебя зовет,
Отец лежал на высоких подушках и неподвижными, подернутыми дымкой глазами смотрел на дверь. Около него сидела сестра и стоял старичок-доктор.
Узнав Фридриха, больной, с усилием приподняв белую, высохшую руку, указал на стул.
Фридрих бросился к этой бледной руке, поцеловал ее и сел, боясь взглянуть в страшное, неузнаваемое лицо отца.
– Хочу… хочу, чтобы учился здесь… Хочу, чтобы ин-жене… инже-не… иди!
Отец бессильно махнул рукой. Фридрих, бросив прощальный взгляд на отца, выбежал в коридор и, опустившись на белый деревянный диванчик, приглушенно зарыдал…
Больничная ночь тянулась в тревожном оцепенении: все сидели у белой двери.
Старичок-доктор Артур Артурович и сестра Мильда дежурили в палате. Больной словно бы отходил.
К утру стоны прекратились.
Измученный бессонными ночами, доктор присел на стул у кровати, и его седая голова с клиновидной бородкой начала медленно клониться на грудь. Он всхрапнул и тут же испуганно открыл глаза. Сквозь очки взглянул на больного, тускло освещенного желтоватым светом настольной лампы и голубым, чуть брезжившим светом дня.
Больной лежал по-мертвецки: глубоко вдавив голову в подушку, приподняв крупный заострившийся нос.
«Кажется, конец», – с горестью подумал доктор (Цандер был его другом с университета) и взял мертвенно-бледную руку больного. Рука была еще теплой. Он стал прощупывать пульс и ощутил слабые, но четкие удары.
«Что такое? Неужели от бессонницы обостряется ощущение? Ведь вчера пульс прощупать было почти невозможно». Он сдвинул на лоб очки и взялся поудобнее. Больной вдруг открыл глаза и очень явственно сказал:
– Пить!
Сестра с ложечки дала ему клюквенного настоя.
– Спасибо! – прошептал больной. – Я хорошо спал.
Доктор удивленно взглянул на сестру и глазами указал на больного.
Та поняла и, взяв полотенце, осторожно отерла выступивший на лбу пот.
Тот благодарно улыбнулся.
– Тебе лучше, Артур? – спросил доктор.
– Да… А где Фрид… хочу его…
Позвали Фридриха. Он пришел и сел на место доктора у кровати.
– Дай руку, – сказал больной чуть слышно.
Фридрих взял его худую, влажную руку в свои.
– Хорошо, сынок… Спасибо, что приехал. Теперь я поднимусь…
С этого дня здоровье старого Цандера стало улучшаться. Доктор Артур Артурович, смущенно и радостно улыбаясь, разводил руками:
– Ничего не могу понять, обреченный встает из могилы…
Недели через две больному было разрешено вставать, а через месяц его перевезли на Рижское взморье. Он пожелал, чтобы Фридрих жил с ним…
Целебный морской воздух подействовал благотворно. К концу лета старый Цандер совершенно поправился, перебрался в город и стал снова ездить на службу…
Подошло время Фридриху ехать в Данциг. Однако у него из головы не выходили слова отца, сказанные на смертном одре: «Учись здесь… стань инженером». Он боялся, что разговор о Данциге может вызвать новый сердечный приступ… «Может, отец забыл о своем желании или передумал? Впрочем, теперь, когда возобновились занятия в Риге, меня не очень тянет в Данциг».
Однажды, когда отец вышел в сад подышать свежим воздухом, Фридрих подсел рядом на скамейку:
– Папа, я бы хотел с тобой поговорить. Можно?
– Уж не собираешься ли снова в Данциг? Хочешь бросить отца-старика?
– Нет, напротив, я хочу опять поступить в наш Политехнический.
– Благое дело, сынок. Я знал, что ты поступишь благоразумно, – обрадовался отец, – иди и подавай прошение. Тебя тут помнят и любят…
4
Цандеру не зачли ученье в Данциге и приняли снова на первый курс. Он считал это несправедливостью. Учился без увлечения, пропускал многие лекции, проводя это время в библиотеке. Так прошли последние месяцы девятьсот седьмого года.
После рождественских каникул стали читать новые предметы, и у Фридриха опять возник интерес к занятиям. Правда, на лекции по математике он по-прежнему не ходил, потому что отлично знал ее. Однако технические дисциплины изучал старательно и увлеченно.
Зима была промозглая, гнилая. Снег выпадал и снова таял. Дули пронзительные влажные ветры. На улицу люди выходили лишь при крайней нужде.
Но однажды утром Фридрих проснулся и увидел на крышах снег. Он подбежал к окну. Весь сад был запушен: снег лежал на земле, на ветвях, на прошлогодних, еще не опавших листьях; и ни малейшего дуновенья ветерка.
– Наконец-то, наконец-то настоящая зима! – радостно воскликнул он и, быстро одевшись, побежал вниз, достал из чулана лыжи, натер их парафином.
– Фридрих, разве ты сегодня не пойдешь в институт? – спросила Матвеевна.
– Первые два часа математика, мне разрешено не посещать. Хочу прокатиться на лыжах.
– Вначале выпей кофе. Завтрак давно готов.
– Сейчас, сейчас! – весело крикнул Фридрих и побежал к себе в комнату.
Спустился он в толстой вязаной фуфайке и теплой шапочке. Выпил наскоро кофе и, взяв лыжи, вышел на тихую улицу, где уже была проложена лыжня…