– Спасибо за заботу, Анастасия Маркеловна, – конфузясь, сказал Кибальчич, – боюсь, как бы вас не обременить.
– И… какое обременение, голубчик? Это я шутя излажу…
Через час Кибальчич уже лежал под толстой, пахнувшей затхлостью и нафталином тяжелой шубой, взволнованно просматривая свежие газеты.
В «С.-Петербургских ведомостях» о взрыве ничего на сообщалось. Только в «Правительственном вестнике», в одностолбцовой рубрике «Хроника», он отыскал скупую информацию:
«5 февраля, в 7 часов пополудни, в подвальном этаже Зимнего дворца, под помещением главного караула, произошел взрыв. При этом убито 8 и ранено 45 нижних чинов караула от лейб-гвардии Финляндского полка; повреждены пол в караульном помещении и несколько газовых труб. Приступлено к выяснению причин».
Кибальчич несколько раз перечитал сообщение. «Странно, пишут, что поврежден пол и несколько газовых труб. Можно подумать, что никакого покушения и не было… Тогда откуда же восемь убитых и почти полсотни раненых? Значит, взрыв был большой силы… Нет, тут что-то не так…»
Кибальчич опустился на подушку, прислушиваясь, как хозяйка разговаривает с кошкой. Ему было жарко и тяжело под шубой, хотелось спихнуть ее, но хозяйка могла войти.
– А вот я сейчас, Мурочка, пойду в лавку и принесу тебе ливерных обрезков с кожуркой…
Хозяйка, постучав, заглянула в комнату. Кибальчич притворился спящим. Она прислушалась и ушла. Послышался стук запираемой двери.
– Слава богу! – прошептал Кибальчич. Он сбросил шубу, натянул брюки, накинул сюртук и, сунув ноги в войлочные туфли, стал ходить по комнате. Привык к этому в тюрьме: так лучше думалось.
Ему хотелось понять, почему уцелел царь.
«Неужели взрыв был произведен не в том месте, где намечалось? А может, сила взрыва оказалась недостаточной?»
Последний вопрос особенно мучил Кибальчича.
«Неужели ошибка в расчетах? – спрашивал он себя. – И взрыв не смог потрясти своды и разрушить перекрытия?» Его смуглое узкое лицо, обрамленное густой шевелюрой и пышной бородой, побледнело, лоб покрыла испарина.
«Почему же тогда столько убитых и раненых в караульном помещении?.. Или это сообщение лживо, или я решительно ничего не понимаю в расчетах… Четыре пуда динамита должны были вдребезги разнести каменные своды, а они, как видно, целы. Целы, и деспот невредим!..»
Кибальчич был так поглощен своими мыслями, что не услышал, как пришла хозяйка. Лишь когда постучались в комнату, он вздрогнул и глухо сказал: «Войдите!»
Хозяйка, распахнув дверь, всплеснула руками:
– Батюшки! Вы поднялись? Как можно, сударь… Да на вас же лица нет! Поглядите-ка на себя – вы все в поту… Сейчас же в постель, под шубу, и разговаривать не смейте.
– Извините, Анастасия Маркеловна, – смутился Кибальчич. – Было очень жарко. Но я сейчас лягу.
– То-то же. А я ужо загляну, проверю, – усмехнулась хозяйка и, погрозив пальцем, вышла.
Забравшись под шубу, Кибальчич снова задумался. Вспомнилось, как в позапрошлом году он вышел из тюрьмы. Стоял душный, знойный день. Мимо, грохоча колесами и поднимая густую пыль, двигался военный обоз. Лошади еле везли тяжелые бронзовые орудия. На зарядных ящиках лежали тороки с сеном.
– Куда это движутся войска? – тихонько спросил прохожего.
– Знамо куда! На Кавказ! Слыхать, начинается война с Турцией.
«Опять кровопролития и бедствия. Опять голод и страдания народа… Куда же мне идти? Куда деваться? Снова в медико-хирургическую не примут. Да и на службу едва ли возьмут… Скорее всего, пошлют умирать за деспота. Нет, благодарствую!»
Кибальчич горько усмехнулся и, отойдя подальше от тюрьмы, присел тогда на скамейку у старенького дома.
Два года восемь месяцев просидел он в Киевском тюремном замке, ожидая суда. И наконец суд свершился… Все это: и одиночное заключение, и сам суд представлялись ему сейчас диким кошмаром…
Три года назад, летом 1875 года, будучи студентом Петербургской медико-хирургической академии, он получил приглашение от брата провести каникулы у него в имении, в Киевской губернии. Предложение было заманчивым, так как Кибальчич не отдыхал четыре года, с окончания гимназии. Два года он учился в институте инженеров железнодорожного транспорта, а потом увлекся медициной и второй год изучал естественные науки.
У Кибальчича была страсть к знаниям. Он привез с собой много книг и небольшую библиотечку для народа, собранную студентами. Окрестных крестьян он снабжал книжками из студенческой библиотечки. Одна из этих книжек, «Сказка о четырех братьях», оказалась «крамольной». Кто-то из крестьян принес ее попу, желая с ним посоветоваться, тот, не медля, – к исправнику.
Когда Кибальчич был уже в Петербурге, неожиданно нагрянула полиция. Его арестовали. При обыске нашли сверток с нелегальной литературой, который оставил на время один из студентов.
Кибальчича сопроводили по этапу в Киев и заключили в одиночку тюремного замка.
Следствие тянулось более двух с половиной лет. Кибальчичу даже приходила мысль, что о нем забыли. Но о нем помнили, даже числили «государственным преступником» и объявили, что его будет судить «особое присутствие сената». Но обвинения были настолько несостоятельны, что судьи смутились.
– Один месяц тюрьмы! – объявил первоприсутствующий.
– Позвольте, но а что же меня держали тридцать два месяца? – ошеломленно спросил Кибальчич.
– Вы свободны! – в ответ объявил первоприсутствующий.
Эти тридцать два месяца в одиночке не прошли бесследно для Кибальчича. «Я знаю, как поступить! Буду бороться! Войду в партию революционеров… Сейчас же, немедля – в Санкт-Петербург!..»
Кибальчич явственно представил невысокого человека с пышной бородкой, окаймляющей худое бледное лицо, с проницательными глазами. Это был Александр Квятковский – один из организаторов «Народной воли», который и ввел его в боевую группу «Свобода или смерть!». Группа ставила перед собой задачу вести политическую борьбу с самодержавием посредством террора. Кибальчича приняли по-братски, и он связал себя клятвой: «Отдать все силы, а если потребуется, и жизнь…» Что это были за минуты!.. Как гордо он ходил по земле от сознания, что призван свершить суд над тираном, попирающим народ.
Но иногда в душу Кибальчича закрадывалось сомнение. Порой ему казалось, что группа избрала не лучший метод борьбы. Удар кинжала и выстрел в упор требовали от террориста не только отваги, но и самопожертвования. Кибальчич не страшился отдать свою жизнь ради блага народа, но был против бессмысленных жертв.
И вот однажды на тайной квартире, когда вся группа была в сборе, Кибальчич попросил слова… Вспомнив это сейчас, он почувствовал, что по телу пробегает знобящая дрожь. Именно такое состояние было у него, когда он заговорил перед товарищами:
– Я много думал, господа, над методами нашей борьбы и нашел, что они требуют обновления. Выстрел не всегда надежен… Бывают осечки и промахи. Ведь промахнулся же Каракозов, стреляя в царя… и был повешен… Правда, у Каракозова могло быть несовершенным оружие – все-таки это было двенадцать лет назад… А бедный Соловьев?.. Я считаю более разумным закладывать мины. Знаю, для этого потребуются взрывчатые вещества, которые невозможно достать…
– Вот то-то и оно! – сказал Квятковский.
– Мы их сумеем достать, друзья! – с жаром продолжал Кибальчич. – Вернее, мы их сумеем изготовлять сами. Я когда-то учился в институте и это дело, если вы благословляете, возьму на себя…
Кибальчич отер выступивший пот, откинул край шубы, повернулся на бок. Вспомнилось, как он собирал книги по химии на немецком, английском, французском и русском языках; как целыми днями ходил по книжным лавкам и библиотекам; как потом делал пространные выписки, стремясь постичь тайны приготовления пороха, нитроглицерина, пироксилина и не так давно изобретенного Альфредом Нобелем динамита.