Пока я раздумывал, в какое именно место направить стрелу, оборотень вдруг растаял. В тот же миг погасли и звезды Небесной реки. Стало так темно, что я не видел дороги. Хуже того, я не знал, в какую сторону идти. Тогда я свистом подозвал пса, один конец своей головной повязки привязал к его ошейнику, другой — к своему поясу и пошел следом за ним. Вскоре мрак рассеялся, и я увидел перед собой свой собственный дом. С тех пор я никогда не хожу в горы один, беру с собой приятелей».
Один ронин[15] рассказывал, что в бытность свою в Окаяме, в земле Бидзэн, гостил он как-то в горной хижине, и вот что поведал ему хозяин этой хижины:
«Однажды, охотясь за дичью, забрел я далеко в горы и встретилась мне там девица лет двадцати, прекрасная обликом, в платье косодэ[16] какого-то необыкновенного, неописуемого цвета. И от ее волос исходил такой нестерпимо яркий блеск, что невольно закрадывалось сомнение: человек ли это.
Места эти были пустынные, там никогда не было ни души, и мне стало не по себе. Я схватил ружье, прицелился в нее и выстрелил. Но она поймала пулю на лету и, казалось, не только не обозлилась, но приветливо улыбнулась мне своими пионово-алыми устами. Я выстрелил во второй раз. И снова она перехватила мою пулю. В полной растерянности, ожидая самого худшего, я бросился наутек. Но она не стала за мной гнаться, и я благополучно воротился домой.
Позже один мой знакомый, человек почтенных лет, объяснил мне, что это была Горная дева. Того, кто понравится ей, она одаряет богатыми сокровищами. Но на что мне ее сокровища?»
В четвертый год Канъэй[17] одна из служанок моего родного селения, бывшая на сносях, умерла, не разрешившись от бремени. С тех пор она стала там появляться в облике Роженицы. В страхе перед ней дети запирали двери и опускали бамбуковые шторы. В ту пору я был в отъезде, но когда я вернулся, мне рассказали об этом наваждении.
«Скажите мне, когда она появится», — попросил я. И вот как-то ночью — в час восьмой стражи — меня разбудила встревоженная матушка. «Что случилось?» — осведомился я. «Слышишь плач? Это она, Роженица», — ответила матушка.
Я услышал отчетливые звуки плача — протяжные, монотонные, лишь вначале немного выше, а в конце — пониже. Звуки замолкли, а немного погодя повторились снова. За это время плачущая, похоже, прошла не меньше двух кэнов.[18] Тоска, которая слышалась в ее голосе, до сих пор пронизывает меня насквозь.
При жизни Роженица была замужем за жителем этой деревни — Ёсити. После смерти она каждую ночь являлась в его спальню, не давая ему сомкнуть глаз. В конце концов Ёсити обозлился и привязал ее веревкой к столбу. Проснувшись наутро, он увидел лишь обрывки от веревки.
Сколько ни гнал он ее, она все продолжала приходить. Если он уходил в какой-нибудь другой дом, терзаемая любовной тоской, она следовала за ним и туда. На те деньги, что были у него припасены на черный день, он заказал заупокойную службу с чтением сутр. Но это не помогло. Ёсити был уже близок к отчаянию, но тут кто-то посоветовал ему: «Повесь на окно свою набедренную повязку». Так Ёсити и сдёлал. Утром повязки на окне не оказалось. Больше Роженица не приходила. Видно, и впрямь это надежное средство в таких случаях.
Второго числа месяца идзоку, одиннадцатого года Канъэй[19] отправился я в селение Вакаэ. Вместе со мной было еще несколько попутчиков. Вышли мы в ту пору, когда только-только сгущаются сумерки и выплывает луна, в надежде насладиться прохладой. Осенний ветер печально шелестел в листве бумажной шелковицы.[20] Светлячки, еще с лета сохранившиеся на ветвях вербенника, не мерцали. То ли они померкли в ожидании грядущих сражений, то ли молча оплакивали усопших.[21] Тропинка перед нами, казалось, была вся усыпана жемчужинками, страшно было раздавить их. Росой были усеяны и листья риса в поле, через которое мы проходили. И вдруг, кэнах в тридцати перед нами, вспыхнуло ослепительное пламя. Его языки были длиной в четыре-пять сяку.[22] Вздымались они сразу по четыре или по пять, словно волны бушующего огненного моря.
16
17
1627 г.
20
21