— Эй, кто-нибудь! Подите и посмотрите, что делает этот негодяй!
Несколько человек вышли и вскоре вернулись, доложив, что Мунэёри с Тикусой, похоже, спокойно спят. Только лук, с которым наместник не расставался, почему-то валяется за пологом.
— Для этого мерзавца забыть лук все равно что потерять голову. Эй вы, глядите в оба! Ну, смелее!
Сверкая длинными мечами, они толпой ввалились в спальню. Подняв над головой свечи, они увидели только два пустых изголовья — Мунэёри и Тикуса бесследно исчезли. Обшарили все закоулки во дворце: их и след простыл.
— Неужто сбежали? Если и удрали — вряд ли выехали за пределы провинции. Поймать и прикончить их!
Во дворце распределили основные посты меж людьми и начали пировать. В самый разгар веселья на дом обрушился проливной дождь, перешедший в косой ливень. Пьяный Фудзиути на подкашивающихся ногах вышел на галерею. Втянув голову в плечи от брызжущего с крыши дождя, он посмотрел вдаль — в безоблачной выси над горной вершиной ярко сияла луна.
Мунэёри стоял у края скалы, залитой лунным светом. У ног разверзлась бездонная пропасть. Черным заливом легло пред ним ущелье. В море тьмы полуостровом врезалась трехглавая скала, сдерживая натиск бьющейся об ее сверканье тьмы. Венчавший скалу утес горделиво взметнулся ввысь. Здесь, где мрак непроглядно черен, утес ярко-светел, — небо и ущелье оспаривают свои владения, Мунэёри ясно увидел красивый и ночью силуэт верхнего утеса. Луна стояла как раз над ним.
Мунэёри уперся ногами в землю и, сосредоточенно глядя на утес, до отказа натянул тетиву. Три стрелы решительно и беззвучно, как живые, умчались во мрак. Вытянулись во тьме в одну линию, засверкав в лунном свете. Первая и вторая, ударившись об утес, тут же рассыпались, третья стрела в мгновенье ока прошла сквозь вершину, полетела к луне, скрывшись из виду.
— Выстрелил! Я выстрелил! Эй, Хэйта! Запомнил? Тикуса, и ты не забывай!
Едва Мунэёри прокричал это, как край скалы под его ногами, прежде твердокаменный, треснул и Мунэёри сорвался в черную пропасть, рухнув на дно ущелья. Лук вылетел из его рук, вспыхнуло пламя, лук обернулся сияющим, как лунный свет, лучом, метнулся из ущелья к вершине, поднялся над ней и, кружась в небе, унесся по направлению к дворцу.
Хэйта все еще сидел в хижине у огня со свитком сутры в руках. Когда просвистела третья стрела, свиток выскользнул у него из рук и с шелестом упал на пол. «Я выстрелил!» — донесся до него крик. Эхо подхватило крик, и голос Мунэёри летал над хижиной. Не обращая внимания на упавший свиток, Хэйта, не шелохнувшись, долго сидел на корточках, будто забыв о голосе, пронзившем слух. Огонь затухал, но Хэйта не подбрасывал в него щепок, и прогоревшие ветки начали тлеть. Головешки рассыпались. Вдруг из пепла на пол выскочила горящая ветка, огонь перекинулся на край свитка. Свиток занялся, полыхнуло пламя. В дрожащем пламени показалась очаровательная девичья фигурка в узорчатом платье и тотчас исчезла. Пламя опало, оставив на полу горстку пепла от сгоревшего свитка.
— Неужто и лиса сгорела в пламени людской злобы?
Ворча что-то себе под нос, Хэйта прилег на пол. Со стороны казалось, будто он задремал, пригревшись у неостывшего пепла, но он был мертв. Несмотря на всклокоченные волосы, его юное лицо было красиво и удивительным образом походило на лицо Мунэёри.
Той ночью в самый разгар пира на дворец нежданно-негаданно упал ярко светящийся луч, и дворец, как был под проливным дождем, заполыхал и в один миг сгорел дотла, а с ним и все живое.
Когда занялся ясный день, на пепелище, где еще вчера был дворец, лишь кое-где чадили тлеющие деревья. И только в одном месте, колыхаясь на ветру, ярко зеленели травы, меж ними — цветущие кусты. Это были пурпурные астры. Сквозь заросли проглядывало что-то обуглившееся, бесформенное. Это была мертвая лиса.
Голо было на пожарище. Там, где прежде стоял дворец, ныне раскинулась равнина, она доходила до горной реки, до гор и долин, где, бывало, охотились, и тянулась к дальним скалам.
Отсюда видны неизменные, что в пасмурный, что в ясный день, очертания гор, поросших теми же пурпурными астрами.
На вершине одной скалы равнодушные к этим астрам будды, что высечены в камне, изо дня в день взирают на мир милосердными ликами. Каждую зиму умирают пурпурные астры, чтобы возродиться следующей осенью. Будды не умирают. Умирают скалы. Рушится скала, и с ней разрушаются лицо, руки. Рухнет гора — и нет им возрожденья. Только будды верят в вечную жизнь скалы, для них она вечна.