— Неблагодарный негодяй, — произнес Коскэ, обращаясь к Гэндзиро. — Двадцать первого июля прошлого года ты в отсутствие моего господина забрался к О-Куни. Когда я заспорил с тобой, ты показал мне письмо господина и избил меня обломком лука. Но главное в том, что ты, мерзавец, убил моего господина и покушался присвоить его имя и имущество вместе со своей подлой любовницей. Ты помнишь это, подлец?
С этими словами он снова схватил обоих за волосы и потер их лица о кору каштана. Они плакали, просили пощады, умоляли о прощении, но Коскэ не слышал их.
— А ты, О-Куни? — продолжал он. — Мать моя в память о твоем покойном отце помогла тебе бежать и даже показала дорогу. А знаешь ли ты, что из-за тебя она себя убила? Это ты убила ее, мою дорогую мать! И я жестоко расплачусь с тобой за все, ты подлая убийца моего господина, подлая убийца моей матери! — Он обнажил меч работы Тэное Сукэсады. — И подумать только, что такая тварь, как ты, обманывала господина! — произнес он и крест-накрест полоснул ее мечом по лицу. — А ты, Гэндзиро? Вот этой пастью ты обливал меня грязной руганью! — И он полоснул Гэндзиро мечом поперек рта.
Затем он прикончил их кинжалом матери, отрезал головы и поднял за волосы, но эти головы показались ему страшно тяжелыми, и он, обмякший и сразу ослабевший от радости свершенной мести, опустился на землю.
— Благодарю бога, чтимого мною, и имя ему Хатиман-Цукудо-Мёдзин, — пробормотал он, — за то, что привел меня исполнить свой долг и отомстить врагам…
Помолившись, он встал и собрался уходить, но вдруг услыхал крики: «Убийство! Убийство!» Это Камэдзо и Айскэ, обезумевшие от ужаса, бежали сослепу прямо на него. «Последние враги», — подумал Коскэ и зарубил их. Шатаясь и спотыкаясь, с двумя головами в руках, он вступил на улицы Уцуномии. Прохожие в страхе уступали ему дорогу. Да и как не испугаться, когда на тебя идет человек и несет отрубленные головы? Слуги побежали рассказывать своим господам. Добравшись до дома Городзабуро, Коскэ рассказал ему о том, как свершилась месть. «Видят ли еще глаза матушки?» — спросил он. Городзабуро, застыв при виде головы сестры, едва нашел в себе силы ответить, что матушка скончалась. Дело было серьезное, доложили князю, правителю провинции. Поскольку речь шла о мести, князь отправил Коскэ с сопровождающим в Эдо. Вернувшись домой, Коскэ сообщил все подробно своему тестю Аикаве, а тот немедленно доложил начальнику хатамото господину Кобояси.
Кобояси подал прошение на высочайшее имя. Коскэ отомстил за смерть господина, поэтому, согласно завещанию, род Иидзимы был восстановлен с Котаро, сыном Коскэ, во главе. Коскэ же был назначен его опекуном, и жизнь в доме Иидзимы вновь потекла радостно и спокойно.
На следующий день после этих перемен казнили Томодзо. Прочитав на месте казни сутэфуда, [146]Коскэ с изумлением узнал, что преступник принялся творить злодейства после того, как барышня Иидзима сошлась с Хагиварой Синдзабуро. Говорят, что именно Коскэ ради своего господина, ради его дочери и ради Хагивары Синдзабуро воздвигнул возле храма Симбандзуй-ин статую Будды Под Открытым Небом. Эта статуя стоит там и сейчас. На этом и закончим нашу повесть, и надеемся, что она хоть немного поощрит добро и унизит зло.
ВЕДЬМА
Рассказы
Акутагава Рюноскэ
ВЕДЬМА
Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу. Ведь то, о чем я расскажу вам сейчас, случилось не в давние времена, а в годы Тайсё. [147]Более того, в том самом Токио, к которому мы так привыкли. Где по улице мчатся трамваи и автомобили, где в доме непрерывно звонит телефон, где в газетах пишут о забастовках и женском движении. И сколько бы я ни уверял вас, что событие это, достойное пера По или Гофмана, действительно произошло в одном из уголков этого большого города, вы ни за что мне не поверите, и пусть на улицах Токио горят миллионы фонарей, невозможно рассеять мрак, окутывающий город с заходом солнца, и вернуть день. Так же как невозможно нарисовать карту загадочного мира, таящегося в глубинах природы, сколько бы ни говорили, что радио и самолеты покорили ее. А раз так, почему в Токио, озаренном светом цивилизации, таинственные духи, которые наглеют обычно в то время, когда люди спят, не могли бы иногда случайно сотворить чудо, подобное, скажем, такому, которое произошло в погребке Ауэрбаха? [148]И не только иногда и случайно. Если позволите, то скажу: вы, наверно, замечали, что рядом с нами расцветают, будто ночные цветы, сверхъестественные явления. Вам приходилось, например, видеть, как поздней зимней ночью на Гиндзе [149]соберутся в кучку несколько бумажек и кружатся по ветру. Попробуйте, любопытства ради, сосчитайте, в скольких местах это происходит. От Симбаси до Миякобаси [150]в трех местах — справа, и слева — в одном. И непременно вблизи перекрестков. Вряд ли это можно объяснить воздушными потоками или еще чем-нибудь в этом роде. Приглядитесь более внимательно, и в каждой кучке вы непременно заметите красную бумажку — это либо клочок кинорекламы, либо обрывок тиёгами, [151]либо спичечная этикетка, — но обязательно красного цвета. Стоит налететь ветру, и этот красный клочок первым взвивается вверх, будто хочет увлечь за собой остальной мусор. Из легкой песчаной пыли как бы доносится тихий шепот, и клочки белой бумаги, разбросанные там и сям, мгновенно исчезают с асфальта. Нет, они не исчезают насовсем. Сначала они быстро кружатся, а потом плавно летят, будто плывут. И когда ветер стихает, происходит то же самое — красная бумажка, как я заметил, утихомиривается раньше других. Даже вам такое не может не показаться странным. Я-то, конечно, нахожу это удивительным и, по правде говоря, раза два-три останавливался на улице и пристально глядел на непрерывно кружащиеся в обильном свете ближайшей витрины обрывки бумаги. Я заметил: если так смотреть, можно различить, правда смутно и неясно, обычно невидимые человеческому глазу вещи, так же, как можно увидеть сливающихся с темнотой летучих мышей.
Однако странным в Токио кажется не только мусор, кружащийся на Гиндзе. Иногда с удивительными вещами, противоречащими здравому смыслу, можно столкнуться и в ночном трамвае. К чему, например, красный и синий трамваи, [152]едущие по безлюдным улицам, останавливаются на остановках, где нет ни души? Если вы не верите мне, как и в случае с бумажным мусором, возьмите и проверьте, хоть сегодня ночью. Особенно часто это случается на линиях Досака и Сугамо, хотя трамваи там совершенно такие же, как везде. Да вот взять хотя бы недавний случай. Дней пять назад ночью красный трамвай, на котором я ехал, остановился как раз у Данго-сакасите на линии Досака, хотя на остановке не было ни одного человека. Причем кондуктор, дергая за веревку звонка, наполовину высунулся из вагона и, как обычно, крикнул: «Есть кто-нибудь на посадку?» Я сидел неподалеку от него и сразу же выглянул в окно. И что же? Ни у столба на остановке, ни на широкой улице, где все двери домов были закрыты, не оказалось ни души. Лишь луна тускло светила сквозь легкую дымку. «Странно!» — подумал я, кондуктор дернул за веревку, и трамвай поехал. Однако я продолжал глядеть в окно, и, по мере того как мы отъезжали, мне стало казаться, что в лунном свете маячат, все уменьшаясь, человеческие тени. Возможно, это игра моего больного воображения, но зачем же тогда кондуктор красного трамвая, мчавшегося вперед, остановил его там, где не было людей? И притом такое случалось не только со мной, но и с несколькими моими приятелями. Так что вряд ли можно сказать, что кондуктор трамвая в тот раз просто спросонья остановил трамвай. Один из знакомых рассказывал мне, что однажды он одернул кондуктора: «Не видишь, что ли? Никого нет!» Кондуктор же изумленно возразил: «А я думал, там полно народу».
146