В вино их сунув, я слова дурные
Писала — он смеялся!
1-я девушка
Мой черед:
Пришла весна, и я б носить хотела
Одежду длинную, до самых пят,
Со складками на шее целый день:
Всю ночь прохладную лежать в постели,
А утром пить парное молоко,
Есть яблоки… ах, я бы вам сказала,
Все это далеко в полях!
3-я девушка
Скажи,
Что, как всегда, хотела б ты жить дома!
Теперь рассказ о ферме посреди
Садов вишневых… как апрель бросал
В нее, бегущую, цветами: дура,
Там стерли знак, что отмечал твой рост,
Там твоему скворцу свернули шею,
Навозом забросали сад твой.
1-я девушка
Что же!
Они срубили сад, когда ушла я?
Я б так же поступила, как они!
Платан там за стеною изгибался,
Он был моим — а почему, не помню,
То не было ль до моего рожденья?
Крик-крак — то оводы над головою
Бумагу колют, что висела там,
Чтоб птиц пугать… так… грубая бумага,
И оводы едят ее и колют.
3-я девушка
Она дрожит! я говорила: раньше,
Чем ворвалась она с мечтами, с фермой
И оводами, — стала бы я плакать!
Нет! вот мой путь — я отвечаю всем,
Кто спросит, почему он так мне дорог
(Коль скажешь просто — он не станет верить),
Кто соблазнил меня еще девчонкой,
Имел глаза и волосы, как ваши,
Был темен, рыж, по случаю смотря.
Ага, светляк сверкает на дороге!
Вот, вот! и путешествие его
К той рощице испорчено надолго!
1-я девушка
Когда была я молода, болтали,
Что, если мы раздавим светляка,
То друг его светить не будет в небе.
2-я девушка
Когда была ты молодая Да, больше
Не молода ты! Как опали руки!
Их можно смерить! Чекко бьет тебя?
Но что тебе, раз волосы все те же!
О, если б красить волосы умели
В твой цвет и, может быть, еще светлее!
Мужчинам черный цвет уже наскучил.
4-я девушка
Наскучила сама ты, вероятно!
Ужель миног когда-нибудь ты ела
Иль голубей? Вот мне дворцовый повар
Раз обещал (исполнит ли?) нарезать
Колбас ножом, зарезавшим овсянку.
2-я девушка
Ну вот, смотрите, разве то не Пиппа,
С которой говорить должны мы? Живо!
Огни-то где же?
1-я девушка
Нет, она бы пела,
Как управляющий сказал…
3-я девушка
Пой ты,
И если будет слушать, подойдет…
Спой песню ту, что юный англичанин
Сложил, в твою поверив чистоту,
Он умереть еще хотел — забава!
2-я девушка
(поет)
Меня еще полюбишь ты!.. Я жду,
Когда любви прозябнет хмель:
Июнь взрастил цветы в твоем саду,
Но сеял семена апрель.
Я сею сердце полное — ну, что ж,
Одно зерно поборет тьму,
Его цветка ты, верно, не сорвешь,
Быть может, склонишься к нему!
Ты поглядишь на место средь кустов,
Где похоронены цветы.
Твой взгляд? — Он стоит тысячи трудов.
Что смерть? — Меня полюбишь ты!
3-я девушка (приближающейся Пиппе). Ну, подойди ближе — мы тебя
не съедим! Да ты, кажется, та самая, в кого так влюбился прекрасный и
богатый англичанин? Я тебе все об этом расскажу.
IV
Дворец около собора. Монсеньор, отпуская своих приближенных.
Монсеньор. Спасибо, друзья! большое спасибо. Я теперь хотел бы жить главным образом для того, чтобы вознаградить каждого из вас. О большинстве я уже знаю кое-что. Что, стол на крыт? Benedicto benedicatur… уф… уф! О чем я говорил? Да, как ты, Уго, заметил, погода мягка и совсем не похоже на зиму, но я сицилианец, ты знаешь, и дрожу во время ваших здешних июлей: конечно, однажды летом в Мессине, когда мы, священники, шли в Вознесенье процессией через большую
площадь, ты мог бы видеть, как внезапно самые толстые наши восковые свечи вдруг переламывались пополам, каждая как падающая звезда, и таяли густым воском. Ну, идите, мои друзья, идите! (Управляющему.) А ты, Уго, останься!
Остальные покидают комнату.
Я давно хотел поговорить с тобой, Уго!
Управляющий. Угучио.
Монсеньор.…Гучио Стефани, мой друг! из Асколи, Фермо и Росомбруно; мне действительно нужны указания о твоем управлении делами моего бедного брата. Уф! Я никогда не успею просмотреть и трети твоих отчетов. однако съесть разве что-нибудь, прежде чем мы примемся за зто! Неужели ты так застенчив? Для меня достаточно корки хлеба и воды.
Управляющий. Вы выбрали именно эту ночь, чтоб расспросить меня?
Монсеньор. Эту ночь, Уго. Ты управлял делами моего покойного брата после смерти нашего старшего брата четырнадцать лет и один месяц без трех дней. Третьего декабря…
Управляющий. Если вы так хорошо знакомы с делами вашего брата, вы не захотите начать с той поры; они едва ли вынесут, чтобы их рассматривали с той поры.
Монсеньор. Да, да, уф, уф! Здесь внизу одни лишь разочарования. Я замечаю большое вознаграждение, выданное тебе этого третьего декабря. Кстати, о разочарованиях! Здесь был юноша, Юлий, иностранный скульптор, которого я всячески старался выдвинуть, чтобы церковь выиграла, благодаря нам обоим: он подавал большие надежды и вдруг извещает меня, что в его понятиях об искусстве произошла какая-то удиви тельная перемена; вот его письмо: «До сих пор у него не было ни одного отчетливо постигнутого идеала. Но с тех пор, как рука научилась управлять резцом, он упражнялся в выполнении идеалов других людей, и в самом совершенстве, которого он достиг, он предвидит свою окончательную гибель — его рука бессознательно будет продолжать ход прежних лет, и, благодаря роковой опытности, воспроизводить старые типы, никогда не позволяя новым явиться его духу, есть лишь один способ спастись — это доверить девственный тип такой же девственной руке; вместо того, чтобы быть скульптором, он станет художником и будет писать, а не высекать свои характеристики». Создаст, смею сказать, школу, как Корреджио. Что ты об этом думаешь, Уго?
Управляющий. Корреджио, художник?
Монсеньор. Безумный Юлий! Но в конце концов, почему безумный? Его, по всей вероятности, постигнет полная неудача; но если возникнет новый художник, то разве не тем же путем, ну, благодаря поэту, музыканту (люди, постигшие и усовершенствовавшие идеал по какому-нибудь иному методу); он переведет его на свой язык и избежит, таким образом, наших условных путей, благодаря полному незнанью их. Ну, Уго? Если ты не голоден, то говори, по крайней мере, Уго.