— Я поеду в Испанию, — сказал ван Эгмонт.
Лерон покачал головой и вздохнул.
— Жаль. Вы не слушаете меня. Не следует учиться на своих ошибках? Не спешите.
Ван Эгмонт ощетинился: изо всех сил ему хочется быть колючим.
— Это плохо?
— Нисколько, — великодушно утешает его Лерон. — Битый стоит двух небитых, и выстраданные убеждения дороже вычитанных. Вы сами сказали: если человек начал думать, то потом его уже не остановить. Он будет думать и думать…
— Пока не придет к коммунистам! — с посветлевшим лицом закончил ван Эгмонт.
— Да, пока не придет к коммунистам! Но пора отдохнуть. Голова не болит? Нет? Хорошо. А нога? Прекрасно. Ну отдыхайте спокойно.
— Пожалуйста, приходите завтра, товарищ Лерон.
Товарищ Лорон приходил на другой день, опять и снова.
Ван Эгмонт был здоров и молод, он находился в состоянии радостного возбуждения и спешил выздороветь. Лежать казалось решительно невозможным, а такие больные, как известно, и в самом деле поправляются особенно быстро.
Глава 6. Радость жизни
Когда ван Эгмонт поднялся с постели, друзья начали встречаться по вечерам в уютной гостиной Манделей. Изредка там появлялся и Жан Дюмулен, он внимательно слушал речи ученых людей. Они были полезны молодому рабочему не меньше, чем одно-два слова, оброненные Жаном, ученому, художнику и женщинам. Слова эти были зачастую резки, но Франсуа Лерон всегда успевал вовремя вмешаться.
— Садись, Жан, — говорил он спокойно.
Жан садился, стихал, и беседа продолжалась дальше к общему удовольствию. Так маленькая группа начала знакомиться с открывшимся ей новым миром.
Это был удивительно счастливый период их жизни, когда жадно поглощалось все: цифры, факты, теоретические установки, сообщения из газет и объяснения Лерона. Это были страстные поиски голодных и жаждущих. Они в нагромождении жизненных фактов ловили все новое, все, что раздвигало поле зрения, углубляло понимание жизни и давало возможность правильнее оценивать события. Все четверо были похожи на детей, которым дали чудесную палочку, прикосновение которой мгновенно открывало внутреннюю сущность вещи или явления, и они в восторге познания мира размахивали этой палочкой во все стороны и упивались новыми и новыми открытиями.
Все четверо были интеллигентами, то есть людьми, которые умели и любили читать. В первые месяцы блуждания по великолепному дворцу новой идеологии они, естественно, набросились на книги, видя в них кратчайший путь к познанию. Порознь они поглощали книги по истории, экономике и политике, а вечерами сообща обсуждали прочитанное. Так возник обычай собираться у Манделей для выслушивания очередного доклада. Приходил и Лерон с Жаном. Тихий и скромный Лерон никогда ни на чем не настаивал и ничему не учил. Он, покуривая трубочку, ждал, а ход событий сам приводил к его ответам на вопросы друзей.
Однажды вечером, входя в гостиную Манделей, Франсуа Лерон остановился у порога. Сзади него, в передней, кто-то торопливо разматывал кашне и расстегивал пуговицы плаща.
— Сегодня, друзья, я познакомлю вас с необычным человеком! — несколько торжественно сказал он. — Познакомьтесь: Морис Лунунба!
Общее движение. Хозяева и гости приветливо поднимаются навстречу.
— Очень рады! Садитесь, пожалуйста!
Все вспоминают описанную ван Эгмонтом встречу с Морисом Лунунбой на веранде и день организации политической партии из семи человек. На Лунунбе дешевый и мятый костюм и чудной галстук. Этот генеральный секретарь немного смешон и неуклюж. Все чувствуют к нему снисходительную симпатию и великодушное желание поддержать и подбодрить жителя диких лесов, попавшего в культурный центр мира. Лунунба вполне заслуживает эти чувства, пока он, застенчиво вобрав голову в плечи, как-то странно сгорбившись, усаживается в кресло, попутно наступив на ногу госпоже д’Антрэг и со стола столкнув трубку мсье Манделя. Но, усевшись в кресло, он гордо поднимает голову, и, странно, желание утешать и покровительствовать у всех исчезает. Все смотрят, слушают и на лицах постепенно отражаются недоумение, ужас и восхищение.