— На, пожуй! — женщина вынула из кармана кусок хлеба. На плече у нее болтался подвешенный на веревочке бидончик для молока, — и молоко у меня есть. Не смотри так, верно говорю. Бери-ка, хлебни глоток. Вкусно? Это сгущенные сливки. Я их разбавила кипятком. Сливки присылают нам русские. Хорошие люди. Друзья! Братья! Мне выдали для внучки, но она уже убита. Теперь пей ты. Сливки сладкие, замечаешь?
Она быстро раскладывала обоймы. Придвинула ближе ящик с гранатами.
— Ах, эти русские…
Она торопливо перекрестилась. Ван Эгмонт искоса смотрел на старуху. В фильме «Чапаев» он видел молодую женщину у пулемета. Это была хорошая артистка — милая, чистенькая, симпатичная. На нее было приятно смотреть. Теперь рядом с ним была жизнь — некрасиво расставив ноги, в грязи сидела растрепанная седая женщина — обыкновенная испанская рабочая женщина, каких он уже видел много — с густыми черными бровями и мясистым носом, на котором торчала черная бородавка с длинными волосами. Лицо измазано грязью. Видно, она не раз падала на этих проклятых камнях. Черное мокрое платье и пестрый фартук были порваны и густо заляпаны глиной. По смуглому лицу катились капли пота.
— Что, грязная? Ну здесь, милый, фронт. Ты и сам-то не больно красив, не думай.
Она спрятала за спину бидончик.
— Арриба Эспанья! — вдруг донеслось издали.
Фигурки вскочили на ноги. Ван Эгмонт нажал на гашетку.
Он прижимал их к земле, он вдавливал, вгонял в землю: под струями пуль цепь ложилась и исчезала. Но потом раздавалось упорное «Арриба Эспанья!», и люди снова бежали вперед, с каждым разом ближе и ближе.
Ван Эгмонт уже различает фески и шаровары, светлый перекрест амуниции и даже черты темных, искаженных усталостью и ненавистью лиц. Многие падают и уже не поднимаются. Он слышит проклятия и вопли. Поле усеяно черными пятнышками, словно мухи сидят на бархатной серой скатерти. Цепи редеют, но движутся и приближаются.
— Вилли! — вдруг слышит издали ван Эгмонт голос немецкого офицера. — Ползи на левый фланг! Будем поднимать фланги по очереди: пока эта свинья поворачивает дуло и целится, мы будем бежать как можно дальше. Приготовь гранаты! Ну, гони своих черномазых!
— Ладно, Фреди!
— Это немцы. Сволочь, — говорит ван Эгмонт женщине сквозь зубы, зорко всматриваясь в цепь атакующих.
— Не немцы, а гитлеровцы, — отвечает та, громко сопя. — Ты, милый, — тоже немец.
Теперь прижимать их стало труднее: цепи быстро продвигаются — не одновременно, а частями, то справа, то слева.
С обоих сторон строчат пулеметы.
Они близко.
«У них грязные и потные лица. Они тоже устали, — думает ван Эгмонт. — Но их много. Добегут».
Они совсем близко. Ван Эгмонт ясно видит гитлеровца на правом фланге: это Фреди, Вилли уже нет. Офицер лезет правой рукой за спину — за гранатами. Будет последняя перебежка.
— Подай гранаты, мать. В ящике, нашла?
Фреди лежа командует:
— Вперед!
Поднимается и, нагнув голову, как бык, бежит прямо на ван Эгмонта.
— Гранаты! Гранаты!! Мать!!! — кричит ван Эгмонт в исступлении, пронизывая наступающих струями пуль. Женщина молчит. Держа пальцы на гашетке, ван Эгмонт оборачивается. Она лежит на боку, странно вытянувшись и подогнув руку. Стиснув зубы от беззвучного крика, ван Эгмонт вскакивает, хватает гранаты из ящика. Ненависть и любовь переполняют его: любовь к Адриенне и через нее к неизвестной испанке-матери. Он слышит за спиной топот сотен ног и громкий раскат: «No pasaran! Adelante!»
Вот оно, ликование торжества! Додержался! Помощь! Теперь фашисты не пройдут! Что значит личная смерть перед бессмертием творца, проведшего хотя бы маленькую черточку в великой и вечной книге человеческой любви и святой ненависти!
— Гейль, Гитлер! — натужно хрипит Фреди, он узнал в пулеметчике добровольца-антифашиста, бросаясь к ван Эгмонту. Он сунул гранату в карман, теперь в его правой руке сверкает нож: только нож может выразить глубину его злобы. — Гайль, Гитлер!
— Рот Фронт!
Ван Эгмонт прыгает навстречу врагу. Он чувствует, что это и есть счастье. Мимо с тяжелым топотом пробегают люди, многие падают в грязь, чтобы никогда больше не подняться.
В конечном итоге фашизм нигде и никогда не пройдет.
Фашизм как выражение отчаяния дряхлеющего капитализма неизбежно и неотвратимо будет побежден силами растущего мира, построенного на человечности, справедливости и любви.
Фотографии форзац
