Здесь было холодно и пахло плесенью — тоже давно знакомые ощущения, цементировавшие фундамент его жизни. В эту комнату почти никогда не заходили, она была для матери символом той «элегантной» и состоятельной жизни, от которой давно уже остались лишь обрывочные и горькие воспоминания.
Бедная глупая старушенция.
Первое, что бросалось в глаза в гостиной, — это бюро, одна из драгоценностей его маменьки, старая развалина с поцарапанным ореховым шпоном. Мать воображала, что этот хлам стоит огромных денег, но не хотела продавать его из сентиментальных чувств. Стефан полагал, что бюро вообще ничего не стоит, но одновременно думал о том, что на всякий случай (а именно тот, когда мамаша окочурится), не мешало бы это уточнить. Бюро служило матери письменным столом — она печатала здесь письма на маленькой и трескучей портативной пишмашинке, прятавшейся под бюро, между его коротких и толстых ножек.
Стефан извлек это допотопное устройство на свет, открыл один из ящиков, где лежало полпачки писчей бумаги, купленной в 1962 году, достал лист и заправил его в машинку. Ему пришлось заправлять лист еще дважды, поскольку тот никак не хотел вставать прямо, но в конце концов Стефан добился своего.
Возник вопрос, что писать.
Стефан не обладал литературными талантами. Хотя он и получил в свое время аттестат с неплохими оценками, в том числе по английскому, любил читать, но сочинения всегда давались ему с трудом. И потом, у него не было навыка в составлении писем подобного рода. Поэтому, прежде чем приступать к делу, Стефан тщательно все обдумал и решил, что лучше всего подойдет деловой стиль. Надо написать лаконично, без лишних сантиментов. Представить все факты, намекнуть на последствия и абсолютно бесстрастно и без колебаний изложить свои требования.
Ему понадобились еще три листа пожелтевшей бумаги, прежде чем он счел письмо удовлетворительным. Немало времени ушло и на то, чтобы запихнуть в машинку конверт и расположить его ровно. Провозившись в общей сложности около часа, Стефан наконец справился и с этим, после чего облегченно вздохнул. Из кармана он вытащил фотографию, обернул ее письмом и вложил в конверт. Оставалось только наклеить соответствующую марку, но это было нетрудно, поскольку он знал, что запас почтовых марок мать хранит под фарфоровой пастушкой на камине.
Наконец он в сладком предвкушении воззрился на результат своих трудов, но медлить не следовало, так как мать должна была скоро вернуться. Он надел свой любимый черный кожаный пиджак, который его родительница тихо ненавидела, но не осмеливалась критиковать, проверил, не забыл ли он ключи от дома, и захлопнул за собой входную дверь.
До ближайшего почтового ящика было минут пять ходьбы. Он подумал, не лучше ли отправить данное послание из какого-нибудь более отдаленного места, может даже из другого района, но затем отказался от этой идеи. Ему все равно придется встречаться с получателем письма, так что никакого смысла в подобной конспирации не было.
Повернув за угол и увидев привлекательный красный почтовый ящик, он улыбнулся и похвалил себя за терпение. Мать всегда говорила, что терпение — большое достоинство, и ругала его за недостаток такового. Но на этот раз он выказал такое терпение и такую выдержку, что если бы мать могла видеть Стефана в этот момент, она непременно бы загордилась своим сыном.
Но его ждала другая награда. Ему выпал редкий шанс, который бывает раз в жизни, и если им умело воспользоваться, то совсем скоро он станет богатым. Стефан читал «Юлия Цезаря», когда готовился к экзамену, и стремился руководствоваться почерпнутой из этой книги мудростью.
Момент был столь значителен, что юноша помедлил перед тем, как опустить письмо в ящик. Он чувствовал, что необходимо совершить некий ритуал. Достав конверт из кармана, он рассмотрел его со всех сторон, поцеловал и, произнеся напутственное слово, просунул в улыбавшиеся железные уста ящика.
Стефан повернулся, чтобы уйти, и едва не наткнулся на стоявшего у него за спиной Джонсона.
— Добрый день, Стефан.
Что-то в глазах и тоне полицейского Стефану явно не нравилось. Что тот успел увидеть?
— Прекрасная погода для прогулки, — невозмутимо продолжал меж тем Джонсон. На самом деле было серо, холодно и ветрено, даже слегка моросило.
— Угу, — пробурчал Стефан, опустив голову. Помолчав, он добавил: — Я, пожалуй, пойду домой.
— Не возражаешь, если я зайду к тебе? У меня возникли еще кое-какие вопросы.
Оставалось только принять это как неизбежное, что Стефан и сделал, пожав плечами.
— Отправлял письма? — спросил Джонсон по дороге.
— Угу.
Джонсон, внутренне улыбнувшись, подумал, как порой удобны односложные ответы.
— Нашел какую-нибудь другую работу?
Стефан покачал головой.
Джонсон понимающе кивнул:
— Конечно, к чему торопиться? Молодому человеку не стоит хвататься за все, что подвернется под руку, а то потом можно и пожалеть. Мама ведь не возражает, что ты проводишь целые дни дома?
— Нет, ей это нравится.
— Это хорошо.
Пройдя еще несколько шагов, Джонсон спросил:
— Так в котором часу ты ушел из музея в вечер, когда убили Никки?
Стефан поднял было глаза, но тут же вновь опустил взгляд на тротуар и начал пристально его рассматривать. Замешательство юноши не укрылось от взгляда Джонсона.
— Сразу после шести.
— И куда направился?
— Домой, пить чай.
Бывший полицейский энергично закивал, очевидно одобряя приверженность мирным домашним радостям.
— А потом?
Стефан секунду помедлил, прежде чем дать ответ:
— Я пошел в клуб.
— В какой?
— «Кейси».
Джонсон знал этот клуб, как и то, что проверить слова Стефана будет невозможно.
— Когда это было?
— Часов в девять.
— А домой ты когда вернулся?
— Часов в двенадцать.
— И мама сможет подтвердить твои слова?
Угрюмое равнодушие, с которым Стефан отвечал до сих пор, впервые изменило ему.
— Разумеется, она подтвердит! — взорвался он.
Джонсон, собственно, и не сомневался, что она подтвердит все, что угодно.
Они уже почти дошли до дома, и, поскольку Джонсону не очень хотелось проводить время в компании миссис Либман и ее чайника, он простился со Стефаном и направился к своему автомобилю. Он не так уж много узнал, но в очередной раз убедился, что Стефан что-то скрывает. Небезынтересно и то, что в вечер убийства молодой человек отсутствовал дома с девяти до двенадцати. Добраться отсюда до музея можно было минут за пятнадцать, а это значило, что Стефан мог находиться там одновременно с Никки Экснер — не исключено даже, что и в момент убийства.
В то, что убийца Либман, бывший сержант не верил, но за время долгой службы в полиции Джонсону не раз приходилось ошибаться. Сев в машину, он завел двигатель и тронулся с места. Проезжая мимо почтового ящика, он вспомнил странные манипуляции, которые Стефан проделывал с письмом. Адрес был напечатан на машинке, но Джонсон, к сожалению, не успел прочитать его.
В это утро Беверли Уортон решила действовать быстро. Ради ознакомления с заключением Айзенменгера стоило слегка поступиться законом и нарушить неприкосновенность чужого жилища. Она жалела, что не удалось провести с ним ночь в постели, — ей казалось, что они оба остались бы довольны.
Но возможно, это произойдет как-нибудь в другой раз.
Из дому она поехала прямиком в участок. Суперинтендант Блум приходил на работу рано, и чем меньше народу будет присутствовать, тем лучше. Придется долго объясняться, «переосмысляя» дело задним числом. Она не сомневалась, что в ближайшие недели ей придется заплатить за это несколькими скучными потными ночами.