— Несколько лет? — столь же тихо переспросил я. — Да он нам зимой такого нарассказывал, что в несколько лет не уложишься… Пусть будет больше!
Плеснул водки — ей и себе.
Второй врезавшийся мне в память эпизод был настолько нелеп и неуместен, что лучше бы его и не было, но он был.
Вдруг заговорил Миша Хамзин, наш исполнительный директор, тоже мой бывший студент, работавший после института на саратовском телевидении, а недавно вновь появившийся в Москве: Александр Евсеевич, возьмите; ну, я взял…
— Это — сатанинская книга!
Такова была первая фраза его спича. Вторую фразу он произнес сразу же вслед за первой, но я отделю ее паузой и ремаркой.
Едва он произнес эти слова, за столом, дотоле говорливом и шумном, повисла напряженная тишина: ведь всем стало ясно, что прозвучала преднамеренная дерзость, никем и ничем не спровоцированная, а, скорей всего, вызванная желанием показать себя.
Молчали все. Молчал и Юрий Нагибин, который, по-видимому, ждал продолжения речи с тем, чтобы потом на нее ответить. Либо смолчать, оставить без внимания.
Молчал и я, мысленно перебирая все возможные причины, которые подвигли нашего молодого менеджера на столь категоричное заявление.
Прежде всего, я обратил внимание на терминологию, поскольку она была актуальной: разгорался международный скандал вокруг книги Салмана Рушди «Сатанинские суры», автор которой был обвинен в святотатстве иранским аятоллой и заочно приговорен к смерти, где бы он ни нашел для себя укрытие и пристанище.
В паспорте Миша значился Махмудом: татарин, родившийся в Киргизии. В его прозе иногда — орнаментально и пикантно — сквозили восточные мотивы. Вместе с тем, у меня не было оснований считать его правоверным мусульманином. Еще в пору учебы в Литературном институте, как-то на семинарском занятии он прилюдно пожаловался: «А Саша Филимонов уехал в Челябинск и увез мое Евангелие!» — «Ничего, — утешил я его, — пока обойдешься Кораном». Смеху было.
И сейчас мне не очень верилось, что повести Юрия Нагибина задели религиозное чувство Миши Хамзина либо его нравственный аскетизм — вот уж чего не было, того не было.
То есть, в своей попытке мгновенного анализа ситуации я не нашел вразумительного ответа и был уже склонен к банальному выводу: вот, распустилась молодежь до безобразия, совсем не признает авторитетов — вот вам и свобода суждений, вот вам и свобода слова… И вообще — пить надо умеючи!
Однако второй частью своего застольного спича Миша Хамзин разрушил все мои логические построения.
— …правда, я еще не читал этой книги, — сказал он.
А вот это уже было знакомо: «…правда, я Пастернака не читал, но всё равно осуждаю!»
Я его этому не учил.
Кажется, преодолев шок внезапности, теперь это поняли все за нашим дружным столом — поняли, что и откуда.
Но я не мог оставить без ответа выходку своего бывшего студента.
Я предложил выпить за здоровье Миши Хамзина и за его успехи на том новом месте работы, которое с завтрашнего дня ему придется искать.
Впрочем, он его уже нашел несколько раньше — и, может быть, потому был столь нагл. Он совмещал издательские хлопоты с работой на телевидении, в передаче «Ждите писем». Но и там у него не заладилось. Через некий срок, устроившись матросом на российское грузовое судно, Миша отплыл в Америку. Почему-то матросня невзлюбила новичка и, заподозрив в нем «мистера Кэй Джи Би», основательно избила. Добравшись до Майами, Миша сбежал с корабля и попросил политического убежища, что, вероятно, и было с самого начала целью его вояжа. Судно арестовали, а самого Мишу упрятали в тюрягу. Ко мне пришла, вся в слезах, жена Хамзина, оставшаяся в Москве с двумя детьми. Как было не посочувствовать! С помощью одной американской правозащитной организации удалось вызволить Мишу из-за решетки. Он устроился мойщиком посуды в ресторане и, со временем, перевез в Майами семью, они стали там жить-поживать, надеюсь, что счастливо.
Но вся эта история приключилась гораздо позже того дня и того застолья, в котором мой бывший студент произнес свой спич.
И хотя Нагибин сделал вид, что его это вовсе не задело — смех да и только, — но по его растерянной улыбке можно было понять, что словесный выпад достиг цели, что ему причинена боль.
Что ж, он должен был предвидеть, что за новую книгу ему еще не так достанется.
Минут через двадцать, сославшись на то, что сегодня дел невпроворот, Нагибин и Алла распрощались со всеми, поблагодарив за добрые речи, за книгу.
Я пошел проводить их до лифта, а лифта долго не было, мы еще о чем-то посудачили, и тут на четырнадцатом этаже раздался мелодичный звонок, сигнал о том, что лифт подан — и они покатили вниз.