Я купил оба тома новой книги Александра Солженицына на книжном развале «У Бланка».
Людям несведущим поясню, что так в уличном обиходе именуется место под стеной бывшего Музея Ленина, на самом пороге Красной площади, у Иверской часовни, возле памятника маршалу Жукову, в минуте ходьбы от державной нашей святыни, от Кремля.
Здесь, «У Бланка», всегда можно приобрести и свежие, и лежалые экземпляры газет «Завтра», «Лимонка», «Русский порядок», «Штурмовик», «Русская правда», «Черная сотня», «Я — русский». Продаются и книги той же, примерно, тематики, как принято говорить — патриотической направленности.
Голубоватые с серебряным тиснением тома книги Солженицына «Двести лет вместе» лежали по-соседству с «Загадкой трехтысячелетия» Шафаревича (если помните, у Нагибина он назван «сподвижником и другом Солженицына») и внушительным кирпичом в черном ледерине с золотым тиснением: «Mein Kampf» Адольфа Гитлера.
За Солженицына я выложил шестьсот целковых, чувствительно для скудного семейного бюджета. А к Шафаревичу и Гитлеру даже не стал приценяться: вот уж это мне вовсе не по зубам, не по карману. Обойдусь покуда тем, что есть.
Тут-то мне и вспомнился один эпизод из тех времен, когда я работал на «Мосфильме».
Позвонил Михаил Ильич Ромм, пригласил зайти в монтажную, посмотреть склейку новой части «Обыкновенного фашизма».
Я часто бывал в этой монтажной, потому что, кроме обязанности визировать все заглавные и промежуточные титры картины, надо было знать и авторский текст, который свободно, без бумажки, наговаривал для записи режиссер, наблюдая на экранном полотне мельтешенье документальных кадров.
У меня был еще и личный интерес к работе Михаила Ромма, поскольку студент Института кинематографии, молодой немецкий режиссер Зигфрид Кюн в это же время делал картину «Они не пройдут» по моему сценарию, тому самому, что вскоре стал основой повести «Товарищ Ганс». В этой ленте тоже широко использовался архивный материал документального кино Третьего Рейха — порою те же самые планы помпезных факельных шествий, те же броские ракурсы знамен со свастикой, столь вдохновенно снятые любимицей фюрера Лени Рифеншталь.
Но сейчас на полотне были не знамена, не шествия, а была колючая проволока Освенцима, к которой льнули изможденные лица узников в полосатых робах с шестиконечной звездой Давида на груди. Совсем молодые и очень старые, они смотрели в объектив кинокамеры, будто бы зная, что их прощальные взгляды останутся запечатленными навек.
Щелкнул рычажок пульта, зажегся свет.
Михаил Ильич жадно затянулся сигаретой, курил он нещадно.
Потом спросил:
— Вы читали «Майн Кампф»?
— Нет, — покачал я в ответ головой.
— А я читал! — торжествующе, даже с некоторой гордостью сообщил режиссер.
— Где взяли?.. — кротко осведомился я.
— Я сказал в ЦК, что это мне необходимо для работы, по теме фильма. И мне дали. У них есть. В Спецхране есть и на немецком, и в русском переводе. Я читал на русском.
— Ну и как? — спросил я.
Ромм, уставив очки в пустой экран, где только что были скорбные глаза узников Освенцима, а теперь там уже ничего не было, пустое полотно, прогудел:
— У-у…
Но тотчас встрепенулся, будто сбрасывая тяжесть с плеч, мрачно хохотнул, сказал жестко: — Обыкновенный фашизм.
Лента Мёбиуса
В чахлом скверике напротив Хамовнических казарм, у кинотеатра «Горизонт» (там еще за углом бесплатный туалет), — это на 1-й Фрунзенской улице, я в тех краях живу много лет, — стоит бронзовое изваяние, которое называется «Лента Мёбиуса». Так, во всяком случае, указано на цоколе.
Само слово изваяние очень созвучно ему, поскольку это не статуя, не фигура человека и, уж подавно, не его лицо, а нечто абстрактное, крученое-перекрученое, извивающееся, не имеющее ни начала, ни конца, а внутри дырка, как у бублика.
На первый взгляд — полнейшая бессмыслица. Но в этом изваянии заложен огромный смысл.
Я впервые узнал, что такое лента Мёбиуса, данным давно, еще в молодые годы, когда мне едва перевалило за тридцатник.
Это было на Верхней Печоре, в устье Щугора, в тайге, в сотне километров от райцентра. Там работала сейсмическая партия, которая прощупывала взрывной волной глубинные структуры недр. А я приехал от газеты писать об этом очерк.
Мы сидели с начальником сейсмопартии Андреем Кадышевым, выпускником нефтяного института имени Губкина, в его палатке, которая была и жильем, и служебным кабинетом. Естественно, мы пили водку, попутно беседуя о смысле жизни, ибо о чем же еще разговаривать, если ты находишься в такой глуши?..