Однако на сей раз афишка на столбе извещала о том, что показывать будут — без подлога, без воровства — новый итальянский фильм «Рим, 11 часов».
На этом дневном сеансе в обшарпанном клубном зале была горстка пацанов, сбежавших с уроков, тихая парочка влюбленных, которым было негде больше целоваться, да еще несколько хмурых, с похмелюги, нахохленных бродяг вроде меня.
И еще сидела на цоколе железной ограды девчоночка в дешевом пальтишке, в шарфике, повязанном вокруг головы, белобрысая, белобровая, робкая: ботиночки не врозь, а слитно, ступня к ступне.
Она подремывала, и в дреме слегка покачивалась, вздрагивала, будто ехала в вагоне электрички, будто бы из Мытищ или из Царицына, — но нет, не оттуда, потому что на коленях у нее лежала газета ненашенской броской печати, и там было обведенное карандашом объявление: «Нужна начинающая машинистка со скромными требованиями. Явиться к 11 часам по адресу: Ларго Чирчензе, 37».
Я точно знал, что улицы с таким названием нету у нас, в Марьиной Роще, иначе бы подумал, что это она и есть на экране — Марьина Роща, так похоже.
Одна за другой подходили к дому на Ларго Чирчензе женщины, сверяясь по бумажке с адресом. Белокурые и темноволосые, веселые и понурые, красивые и дурнушки, совсем юные и уже совсем немолодые — кушать-то всем охота…
Некоторые пришли с ребятишками, которых, видно, не на кого было оставить.
А некоторых сопровождали мужья, кавалеры, просто резвые хлопцы, увязавшиеся попутно: парень в рабочем комбинезоне, зазевавшийся рассыльный, молодой художник с этюдником, матрос с вещевым мешком на плече…
Девушки жались к запертой калитке, присматриваясь друг к дружке, пока еще не ощущая себя соперницами, перебрасываясь короткими фразами:
— Сколько имеется мест?
— Одно.
— А сколько здесь платят в месяц?
— Никто не знает.
— Ты бы лучше сняла обручальное кольцо. Если увидят, что замужем, не возьмут…
Я знал уже имена некоторых из них: вон та, что явилась раньше всех, белобрысая мымра в ботиночках, прижатых ступня к ступне, — ее зовут Джанна. А другая — очень красивая, с темными космочками волос, наползающих на нежные щеки, с темными глазами, полными печали, спелыми губами — ее звали Симоной. Что же ты так грустна, Симона, какие могут быть печали у такой красавицы?..
Мне показалось даже, что я давно знаю эту темноглазую девушку. Откуда бы мне ее знать, если я ни разу в жизни не был в Риме?..
Ах, вот оно что: эта Симона была очень похожа на мою Луизу — та же масть, те же губы, те же печальные глаза.
Странное дело, меня всегда тянуло к русоголовым девочкам, к блондинкам, вроде Джанны, что пришла сюда первой, — я знал, что именно там, в этих червонных сердечках — моя удача, мой покой, мое счастье.
Но я бросался, как в пропасть, в прямо противоположное: втюривался по уши в кареглазых и темноволосых бледных девушек, зная заранее, чем для меня обернется эта трефовая масть, а всё равно.
Впрочем, ладно об этом: тут, в очереди на Ларго Чирчензе, никто не вел разговоров о любви, не за тем пришли.
Они все явились сюда лишь ради возможности получить работу, ради копейки, ради куска хлеба.
И в назначенный час, когда отперли калитку, их набилось в подъезд столько, что плотная толчея заполонила всю лестницу, с первого этажа по четвертый. Стояли на ступеньках, на площадках, жались к перилам, к лифтовой клетке, в которой сейчас медленно возносился к своему этажу синьор Феррари, хозяин фирмы.
Потом дверь отворилась, секретарша спросила:
— Ну, кто первая?..
А первой была та самая белобрысая Джанна в ботиночках, но она попятилась испуганно, побоялась быть первой, вот уж, действительно, мымра.
Еще бы не бояться!.. Я знал наизусть те вопросы, которые задают, когда ты приходишь наниматься на работу.
«Отец?» — «Расстрелян в тридцать седьмом». — «Гм, вот как… а мать?» — «Исключена из партии, работает на шляпной фабрике». — «Сами?» — «Строгий выговор с занесением». — «Очень мило… Родственники за границей?» — «Да, две тетки, сестры матери, живут во Франции…» — «Ну, ладно. Следующий!»
Я знал на зубок всю эту процедуру.
То есть, у меня хватало здравого смысла, чтоб понять, что там, в Италии, в Риме, задают совсем другие вопросы, когда нанимают людей на работу.
Но, вместе с тем, я так же отчетливо понимал, что и те другие вопросы, наверное, столь же мучительны и безнадежны для людей, толпящихся на лестнице, — оттого на их лицах и написано заранее, что нет, их не возьмут…