Иногда мне кажется, что этот странный человек в военном и был тем пляжным знакомцем моего отца, который отстучал на машинке свой донос и подписался «Клин».
Но, может быть, это был и кто-нибудь другой. Вполне возможно, что все безвестные для меня другие слились в памяти в один обобщенный образ постороннего человека, который катает меня на велосипедах и мотоциклах, ломает мне ноги и стращает кусачим раком.
Но есть и светлые воспоминания.
Не скажешь, что они запечатлелись в памяти из-за своей исключительной важности — наоборот, сущий пустяк. Но вполне может быть, что они сохранились как раз из-за того, что в жизни оказалось не столь уж много радостей, а тут как раз выпала радость — ее и нужно запечатлеть в самом ярком цвете на фоне серых дней!
Искрящееся кусочками льда, розовое, как заря, мороженое в жестяном жбане, закрученное столовой ложкой в вихрь, в водоворот, в смерч, в штопор.
Во дворе, на ступеньке крыльца, сидит мой дядя Витя — младший брат мамы, курсант Одесской мореходки, и крутит самодельное домашнее клубничное мороженое в продолговатом жестяном сосуде — это так в ту пору и называлось «крутить мороженое», подобно тому, как «крутят любовь». А любовь тут тоже была: рядом с Виктором — Лиза, его молодая жена, курсантка мореходного училища, девушкам только что разрешили туда поступать наравне с парнями, она поступила, но отставала в учебе, и Виктору Приходько поручили «взять ее на буксир» (так это называлось), он взял, вытянул, а потом у них закрутилась любовь, и они поженились, и стали жить-поживать, и вот в один прекрасный летний день всем захотелось домашнего мороженого…
Впоследствии Виктор Андреевич Приходько станет капитаном первого ранга, командиром соединения подводных лодок, отвоюет всю войну на Черном море, заработает ряд боевых орденов, продолжит службу на Балтике, вернется на Черное, сам станет командиром мореходного училища в Батуми, временами будет приезжать в Москву — и мы еще не раз с ним встретимся.
А его жена Лиза, морячка, останется на всю жизнь просто его женой, родит ему сына Володю и дочку Галю — моих двоюродных брата и сестру.
Из всех моих дядь и теть — а их было полдюжины по одной лишь материнской линии, — только Виктор Приходько сумел прожить жизнь в ладах с Советской властью, сделать карьеру, заслужить почет.
У всех остальных это не получилось.
… Ах, какое это было мороженое! Ах, какое это было счастье!
Не зря же я его помню.
Но вот, наконец-то, в доме на Гимназической появляется мой отец — Евсей Тимофеевич Рекемчук. Приехал откуда-то после таинственных и долгих своих отлучек.
Он не любит отдыха на диване вверх пузом. Да и пуза у него нет: высокий («выше-среднего роста», как сказано в агентурском донесении), сухощавый, подтянутый, энергичный. Едва переступив порог, повесив на плечики пиджак, освободив шею от галстука, в отглаженных брюках и белой рубашке, он достает из угла рапиры, одну из рапир берет себе, а другую вручает мне — защищайтесь, сударь!..
Эта фотография сохранилась.
Дуэлянты фехтуют в одесском дворике.
Что за стойка у старшего Рекемчука: ноги пружинят в бойцовской позиции, левая рука воткнута в бок, локоть четко отставлен, а правая рука выдвинута, жало рапиры водит пасы перед носом противника… Никакому д'Артаньяну, никакому Сирано и не снилась подобная молодецкая стойка!
А младший Рекемчук, лет эдак двух или трех, сжимает рукоять тяжеленной рапиры двумя ручонками, лишь бы не уронить, делает вид, что защищается, а сам беззащитен, потому что понимает, что это — игра, потому что защищаться все равно не умеет и никогда тому не научится.
И еще одна важная деталь. Лицо старшего Рекемчука на фотографии забрано фехтовальной сетчатой маской. Я же без маски, она была бы слишком велика для маленькой головы, да и он мог поручиться, что не нанесет мне вреда. А вот я вполне мог ткнуть рапирой невпопад. И он, на всякий случай, надел маску.
Но лишь благодаря тому, что лицо в маске, и сохранилась эта фотография. Единственная, где я запечатлен со своим отцом.
А ведь их было очень много. Но они пропали. Гораздо позже, в конце сороковых. Когда отца давно уже не было на свете. Когда взялись за мою мать: «Кто был ваш первый муж?» И когда пришел черед мне отвечать за отца: «Кто был ваш отец?»
Мама упорно твердила, что снимки исчезли, что однажды она пришла с работы домой, а на столе — открытый бювар, из него вынуты и унесены все фотографии, на которых запечатлен в единственном лице и среди других лиц Евсей Тимофеевич Рекемчук — только эти фотографии исчезли, все же остальные целы.