Лаврик остановил машину возле старинного двухэтажного домика. Мазур вылез, стараясь не смотреть в сторону здания на противоположной стороне, о котором только что узнал немало интересного.
Весь первый этаж его очередного пристанища занимал магазинчик с высокими окнами и стеклянной дверью. Сохранилась даже облупившаяся вывеска с пафосным названием «Ниагара».
Правда, вывеска уже походила на археологическую редкость, пролежавшую под открытым небом лет с тысячу, а стеклянные окна и стеклянная дверь были покрыты слоем пыли толщиной чуть ли не в палец. Магазинчик с пышным названием, как Мазур уже знал, держался на плаву исключительно благодаря покойной миссис Джейкобс, а когда она отправилась в мир иной, безутешный вдовец его быстренько ликвидировал, чтобы без помех предаваться единственной страсти. Проценты с небольшого капитальца и доходы от квартирантов этому прекрасно способствовали.
Обойдя домишко, Мазур вошел с черного хода, оказавшись в широком коридоре, отмеченном той же печатью запустения. Поразмыслив пару секунд, свернул направо, в кухню, откуда доносилось шкворчанье и попахивало яичницей.
Само собой разумеется, эти звуки и запахи никак не могли оказаться плодом усилий мистера Джейкобса, это Гвен возилась у плиты, довольно сноровисто орудуя вилкой. Обернулась на звук шагов, улыбнулась Мазуру по-соседски и вновь занялась сковородой. Мазур постоял, задумчиво созерцая ее спину. Ничего подозрительного, в общем. Белобрысая американская девочка в шортах и белой маечке, достаточно симпатичная, чтобы питать извечные мысли. Студентка на дешевом отдыхе. Но кто-то же лазил в комнате?
Мистер Джейкобс восседал в углу, как обычно, как большую часть суток, – пузатый и седой, в защитных армейских шортах и черной майке (есть сильные подозрения, цвет этот выбран в силу чисто утилитарных соображений, черная одежда смотрится не такой замызганной). Меж колен у него был зажат высокий стакан. Совершенно пустой, отметил Мазур и приготовился увидеть очередное представление.
Ну, не представление, собственно, однако залюбуешься. Сколько раз видел, и все не надоедает.
Мистер Джейкобс развел руки в стороны: правой подхватил с низкого столика бутылку рома, левой – бутылку кока-колы со столика-близнеца. Отточенными движениями наклонил оба сосуда над стаканом, наполнив, как всегда, так, что до краев осталось полсантиметра, отставил бутылки, взял стакан, по идеальной дуге поднес ко рту и отхлебнул ровно треть убойной смеси. Его одутловатая физиономия вмиг исполнилась блаженства.
Эта манипуляция напоминала действия невероятно точного станка с электронным управлением, – и Мазур в который раз ощутил нешуточное уважение, как всякий русский человек, способный в должной степени оценить подобное мастерство. Сколько бы старый пень ни высосал, его конечности ни на миллиметр не отклонялись от обычной траектории, меж жидкостью и краем стакана всегда оставалось именно столько, и никак иначе, а зажатый коленями стакан ни разу не дрогнул. Русский человек такую виртуозность ценит. Мазур вновь подумал, что уж кого-кого, а мастера Джейкобса подозревать – бесполезный расход времени и нервных клеток. Оставался при прежнем убеждении: невозможно такимитировать набрякшую от многолетнего пьянства рожу, состояние кожи, щетину, сиплое дыхание, загоревшиеся неземным счастьем после очередной дозы глаза. Ну нельзя, и все тут! Будь ты хоть гением...
– Это не алкогольная галлюцинация, – дружелюбно сказал Мазур, когда на нем остановились блаженно-мутные глаза хозяина. – Это я, Дик Дикинсон, ваш постоялец. Между прочим, исправно внесший плату за неделю и намеренный поступать так же впредь...
– Я знаю, что ты Дик, – сказал мистер Джейкобс совершенно отрешенно, не шевелясь. – Галлюцинации бывают только у алкоголиков. А я не алкоголик. Алкоголики, старина Дик, – это те, кто пьет безалаберно. Я же пью размеренно. Между прочим, я высоко ценю твою обязательность в денежных делах.
Мазур светски раскланялся.
– Нашел место, Дик? – осведомился мистер Джейкобс, вторым глотком покончив еще с третью жуткого коктейля.
– Нет пока, – сказал Мазур чуточку беззаботно. – Кровь из носу хотим подобрать хороший корабль, а не бросаться на первую попавшуюся посудину. Слава богу, мы с Сидом ребята приличные, с хорошими документами, да и денег пока хватает, можно не торопиться...
– И это называется приличный моряк... – с откровенной грустью сказал мистер Джейкобс.
– Боже мой, – сказал Мазур. – Неужели у вас есть на меня нечто компрометирующее?
– Я имею в виду, приличный моряк не отказался бы посидеть со старым затворником как следует за ромом...
– Что поделать, – пожал Мазур плечами. – Я ведь тоже пью размеренно – раз в три недели. Еще полторы недели до урочного часа. Согласитесь, ведь это ваша теория – о том, что пить нужно размеренно?
– Раз в три недели – это не размеренность. Это, по сути, абстиненция... – с глубочайшей убежденностью объявил мистер Джейкобс и в два счета разделался с последней третью. – Мельчает молодежь, мельчает... Вот кстати, о презренном металле. Если у тебя есть деньги, старина, мог бы сводить куда-нибудь девушку вечерком. Право слово, я своим постояльцам никаких ограничений не ставлю, я человек широких взглядов... – и он медленно собрал толстую физиономию в гримасу, должно быть, казавшуюся ему плутовской. – Будьте, как дома, милые молодые люди...
– А в самом деле, Дик, – обернулась Гвен, снимая с плиты черную сковородку с аппетитно скворчавшим содержимым. – Не самая глупая идея...
И выжидательно улыбнулась, с подначкой глядя из-под рассыпавшейся челки не самыми невинными на свете серо-зелеными глазищами. Приятная была девочка, и с Мазуром откровенно заигрывала – что за курорт без легкого романа? – но он предпочитал не форсировать события в связи с непроясненной пока общей ситуацией. Плавали – знаем. Случалось, такие вот улыбчивые девочки и в спаленку увлекали, и платьице с себя начинали сбрасывать, а потом поднимали истошный визг, будто их насилуют, словно из-под земли, выныривали хмурые верзилы, стремясь отяготить компроматом... Что там далеко ходить, во время недавней командировки именно так и стряслось на не столь уж далеком отсюда острове...
– В самом деле, своди меня куда-нибудь, – сказала она, все так же беззаботно щурясь. – Одной неудобно как-то, еще примут не за ту...
В английском, как известно людям посвященным, нет ни «ты» ни «вы». «You» означает и то, и другое, вся хитрость в интонации и тому подобных тонкостях. Но в данном случае это было именно «ты».
– Мы, австралийцы, парни неторопливые, – сказал Мазур. – Я все это время набираюсь смелости. Как только решусь, непременно скажу...
Он улыбнулся – широко, открыто, честно, как и полагалось бесхитростному морячку – кивнул и направился в коридор. Успел еще услышать, как добросердечная Гвен пытается уговорить мистера Джейкобса отведать хотя бы кусочек яичницы, а тот, как обычно, невозмутимо отвечает, что и еду нужно принимать размеренно, то есть раз в сутки, и урочный час еще далеко.
Идиллия, подумал Мазур. Милые, незатейливые люди, теплые, домашние отношения... кто ж секретки ворошил-то? Предположим, при некоторой ловкости не так уж трудно кому-то постороннему проскользнуть бесплотной тенью на второй этаж мимо впавшего в нирвану мистера Джейкобса – но вот Гвен почти все время дома, спиртного не трескает, валяется и читает что-то, и уж она-то непременно заметила бы постороннего злоумышленника...
Он поднялся по скрипучей лесенке, повернул в замке большой старомодный ключ с двумя бородками, вошел, закрыл за собой высоченную тяжелую дверь. Посмотрел вправо и печально покривил губы: это уже хамство, знаете ли... По отношению к жильцу, аккуратно вносящему оговоренную плату – это неприкрытое хамство с любой точки зрения...