Здешняя экзотика была беспросветно унылой. Из своего окна Мазур мог видеть за гребнем высокой стены, тщательно увитой «спиралью Бруно», скопище низеньких домишек, глинобитных, убогих, слепленных без склада и лада, так, что образованные им улочки были кривыми и хаотично переплетенными. Подальше взору открывалась сухая каменистая земля, перемежавшаяся полосами серо-желтого песка, кое-где декорированного чахлыми пальмами. И совсем далеко, у прокаленного солнцем горизонта, виднелась полоска гор, высоких, крутых, лишенных всякой растительности, напоминавших лунную поверхность.
Что на витрине, то и в магазине. Примерно так, если не считать редких оазисов, выглядела вся эта крохотная страна, единственным, но огромнейшим для понимающего человека достоинством которой было то, что она запирала Красное море на юге, в самом узком его месте. Легко догадаться, что с точки зрения геополитики это стоило любых денег и крови.
А потому, стоило поутихнуть автоматной трескотне у высоких стен дворца, где победители расстреляли незадачливого султана вкупе с большей частью зажравшейся и проворовавшейся родни, как сюда по всем правилам, будучи официально приглашенными, явились советские товарищи. И страна резко шагнула из классического аравийского феодализма – непонятно, правда, куда, но это пока что не имело никакого значения.
Хорошо еще, что кондиционер работал безукоризненно, – эту военную базу господа британцы в свое время строили для себя, с душой и всем усердием, рассчитывая пребывать тут в уюте и комфорте до скончания веков или по крайней мере до того момента, когда, согласно какому-то давнему предсказанию, вороны покинут Тауэр. Вороны так и остались пока что в Тауэре, а вот британцам пришлось из Эль-Бахлака убраться, скрипя зубами. И убрались они отсюда недостаточно давно, чтобы оставленная белыми сахибами бытовая техника успела обветшать без квалифицированного присмотра и рассыпаться на винтики, как кое-где в Африке и случалось, Мазур насмотрелся собственными глазами. (Географической точности ради, от Африки эти места отделял Баб-Эль-Мандебский пролив, но на общую тенденцию это не влияло.)
Унылые места, но жить можно и здесь, стоит только вспомнить мудрое изречение местных дервишей: как бы плохо ни было, всегда может стать еще хуже. Поэтому Мазур, давно разучившийся роптать на судьбу и начальство, философски вздохнул и хлопнул стаканчик винца, совсем недавно извлеченного из холодильника. По неписаным законам, с учетом спокойной обстановки и приостановившихся пока что злобных происков врага, им всем после трехдневного бултыханья в воде и успешно завершенной операции полагалось нечто вроде отгула, так что можно было себе позволить чуточку расслабиться. Не до поросячьего визга, разумеется, – в плепорцию…
В голове была блаженная пустота. Он устал настолько, что усталости и не ощущалось, – случается такое состояние.
Хлебнул еще винца и поднял к глазам небольшую фотографию.
Для непосвященного в ней не было ничего особенного – подумаешь, человек лет сорока, высокий и жилистый, в простецких белых брюках и белой рубашечке без всяких знаков различия, эмблем и нашивок. Сфотографированный явно без своего ведома (голову можно прозакладывать, очередным бойцом невидимого фронта), он стоял у каких-то перил, вроде бы металлических, полуотвернувшись от снимавшего, глядя куда-то вбок, и за спиной у него было море, до горизонта. Фотография черно-белая, удивительно четкая. Доведется встретиться вживую, узнаешь человека вмиг.
Звали этого жилистого дядьку Ричардом, фамилия его была Ван Клеен (нуда, из «голландской» волны века примерно семнадцатого), и, если только за последнюю неделю не застигло повышение в чине, он так и носил звание коммодора военно-морских сил США.
Вот и познакомились наконец-то, пусть и заочно…
В данную минуту, достоверно известно, коммодора от Мазура отделяло всего-то двадцать шесть километров Баб-Эль-Мандебского пролива – сущие пустяки в масштабах планеты. Именно Ван Клеен, тертый профессионал, командовал лихими ребятами, с которыми Мазур резался под водой и возле Ахатинских островов, и в Средиземном море, и у берегов Западной Африки – и, не далее как сегодня, на глубине, в нескольких милях от побережья Эль-Бахлака. Кто-то этих парней именует «морскими котиками», кто-то «тюленями» – это, в конце концов, зависит от знания языка, и дело тут не в лингвистических точностях. Главное, Мазур отправил на тот свет кое-кого из подчиненных этого сухопарого жилистого мужичка, аса подводной войны – а те, в свою очередь, поступили соответственно кое с кем из Мазуровых сослуживцев. Особой ненависти отсюда не проистекает – такова уж жизнь на грешной земле, с которой разборки периодически перемещаются в становящуюся от этого столь же грешной воду. Дело насквозь житейское: куда ни кинь взгляд на глобус, повсюду увлеченно бодаются две сверхдержавы, и всерьез обижаться друг на друга как-то не полагается, у всех рыльце в пушку, все молчаливо принимают условия игры, не забывая к тому же, что профессионалам излишние эмоции напрочь противопоказаны.
Интересно, может сейчас кто-нибудь на той стороне пролива с таким же профессиональным интересом любоваться украдкой сделанной фотографией капитан-лейтенанта К. С. Мазура?
Вообще-то, теоретически возможно. Хотя помянутый капитан-лейтенант сам по себе и достаточно мелкая сошка, но служит в подразделении, о котором любая серьезная спецслужба стремится узнать все, что только возможно, и мелочей тут не бывает. Кто их ведает, бойцов невидимого фронта, сталкивались уже, плавали, знаем…
Последняя мысль поневоле вызвала воспоминания, которые вытравить бы из памяти напрочь – и он, поморщившись, опустил руку с фотографией на широкий подлокотник кресла, прилежно отметив тренированным слухом легкие женские шаги за спиной. Когда молодая супруга, склонившись над его плечом, бросила мимолетный взгляд на снимок, Мазур столь же тренированно вспомнил о военной тайне, неразглашении и прочих суровых вещах.
Собрался было перевернуть фотографию белой изнанкой вверх, но вовремя опомнился. Ничего она не поймет. И представления не имеет, что собственными глазами, синими и непосвященными, узрела по случайности военную тайну. Нет на фотографии ни засекреченных объектов, ни тайных бумаг – ничем не примечательный, насквозь гражданский на вид мужичок лет сорока, и не более того. Мало ли кто бывает жилистым и поджарым, мало ли где есть перила, мало ли на планете морей.
– Ситуация, словно прямиком из анекдота, – сказала Аня подозрительно бесстрастным голосом. – Вы, батенька, не только онанист, но и педераст. Сидишь и таращишься на мужика какого-то, совершенно одетого притом. Я бы еще поняла, если бы ты вдумчиво разглядывал пикантные снимочки голых баб…
– Серьезно? – хмыкнул Мазур, отложив фотографию на столик.
Этот тон ему нравился все меньше и меньше – на горизонте вновь явственно замаячили очередные бытовые сложности, которых сейчас категорически не хотелось. А впрочем, кому и когда жаждалось семейных сцен?
«Ходит чайка по песку, моряку сулит тоску..» – уныло продекламировал он про себя.
– Серьезно, – сказала супруга Аня решительно. – Означало бы, что с тобой все в порядке.
– А что, со мной что-то не в порядке? – спросил он примирительно.
Посмотрел на нее, припомнив прошлые баталии, и окончательно пал духом: чайка не просто бродила по песку – маршировала взад-вперед с идиотским упорством старорежимного прусского капрала, служаки кайзеровских времен, готового этак вот отбивать гусиным шагом от забора и до заката.