Тут уж не выдержала Бьянка:
– Что вы такое говорите, господин судья? У вас имеются свидетели?
– Конечно имеются! Кроме того, некий господин Анатоль, что служил при церкви НотрДам де Грас, тоже – янсенист, закоренелый враг нашего короля и веры!
– Отец Анатоль?! Янсенист?
– Это еще не все, господа! – судья повернулся к заседателям. – Не далее как вчера обвиняемые так же сношались с еще одними недобитыми врагами – с мятежниками камизарами! Гугенотами, коих, вне всяких сомнений, очень скоро ждет костер, и…
– Ну до костра, я полагаю, все ж не дойдет дело, – судью неожиданно прервал чейто гулкий голос.
Громов, Бьянка и все остальные обернулись, увидав идущего к трибуне человека в красном жандармском платье и с двумя пистолетами в руках.
– Райков! – удивленно воскликнул Андрей. – Данила Петрович! Тыто как здесь? Зачем?
– За тобой, – выстрелив в потолок, Райков громко расхохотался и кивнул жандармам. – А нука, парни, вяжите их всех. Нет, нет, своихто не трогайте. Ну что, Андрей Андреевич, скажете, что я не вовремя? Они бы вас вздернули, честное слово. И вашу дражайшую супругу бы не пощадили.
– Что ж, спасибо, – Громов покусал губу. – Я так полагаю – мы идем сразу на корабль? Слава богу, морских пехотинцев там сейчас нету, месье д'Арризо увел их тренироваться в лес. А ваши люди, господин Райков, они здесь?
– Недалеко от Гавра, – Данила Петрович поотечески взглянул на Андрея и улыбнулся. – Надо будет за ним свернуть.
– А сейчас – освободить юнгу.
– Уже!
– Быстро же вы управились! – с уважением промолвил Громов.
Райков рассмеялся, убирая пистолеты за пояс:
– На том и стоим, друг мой, Андрей Андреич, на том стоим!
Уже через полчаса «Красный Барон» вышел из гавани и лег на правый галс, к Гавру, точнее, к тому местечку в устье Сены, где дожидались завербованные Данилой Петровичем парни. Кто их знает, может, и впрямь – камизары, повстанцыгугеноты, не до конца разгромленные войсками Его величества короля Франции.
Глава 11
Лето 1707 г.
Балтика
Из Северного моря в Балтику «Красный Барон» прошел без всяких эксцессов, в числе подобных ему торговых голландских судов, следующих в Любек, Ригу или Ревель. Полосатый голландский флаг щедро пожертвовал Райков, также у него нашлись и русские стяги – полосатый триколор с андреевским косым синим крестом, ныне тщательно спрятанные в особом тайнике в трюме. Судно «голландского купца Яна Песториуса», по всем документам, вышло из Амстердама с грузом сахара и кофе, оный груз тоже предоставил все тот же Райков, перегрузив в устье Сены на лодках, и яснее ясного намекнул, что и кофе и сахар очень ждет в Риге один тамошний купец по имени Ганс Фидлер, по словам Данила Петровича, настроенный к России весьма лояльно. Часть денег за товар Фидлер предоставил заранее, еще весной, совершив так называемую фьючерсную сделку через Амстердамскую биржу, а часть – девяносто восемь тысяч талеров – должен был уплатить непосредственно в Риге, для чего Райков, тщательно проинструктировав Громова, дал ему к купцу рекомендательное письмо, кое тоже надлежало хранить в тайне, правда, тайна сия – в отличие от всех других – была чисто коммерческая. Просто уважаемый Данила Петрович, наряду с дипломатическими и чисто шпионскими делами еще и при удобном случае проворачивал чисто личные гешефты. Почему бы и нет? Поэтому судно должно бы обязательно зайти в Ригу, а из девяноста восьми тысяч талеров пять получал лично Андрей и еще пять делилось на всю команду. После Риги, сделав портовую отметку для возможной проверки со стороны шведских военных судов и прихватив попутный груз все от того же купца Фидлера, судну надлежало идти в Ревель, а уж оттуда – по бумагам – в Выборг, на самом же деле – свернуть в СанктПетербург (тогда еще – СанктПитерБурх, никакая не столица), можно даже и под голландским флагом, с подачи царя Петра Алексеевича голландцев в будущей столице любили и всячески жаловали, даже сам царь иногда подносил капитану чарку. К царю же Райков дал Громову письмо и просил заходить, не чинясь, ибо «вас, господин капитан, с собственнымто фрегатом и командой сам черт в друзья примет!». Так что дело все, казалось, было уже на мази, от Онфлера никто за беглецами не гнался, вот только Балтийское море все же не зря называли Шведским озером, а могущественная Швеция находилась с Россией в состоянии войны, король Карл упрямо требовал Ингрию с СанктПитерБурхом. Так что, ежели б шведы хорошенько проверили липового «голландца», могли бы возникнуть весьма нехорошие коллизии… впрочем, Андрей – а, вернее, его новая команда, предоставленные Райковым люди, вполне могли бы сказаться теми, кем на самом деле и были: французскими мятежникамигугенотами, беглыми «камизарами», как их называли за белые рубашки (камиза, поитальянски и южнофранцузски), надеваемые поверх одежды – нечто вроде мундиров, чтобы отличить своих. Камизары выступали за возвращение норм Нантского эдикта, коим славный король Генрих Четвертый когдато даровал свободу веры, и ныне давно отмененного, а также собирались установить какоето мифическое «царство равенства и братства», что заставляло Громова относиться к своим навязанным матросам с известной долей осторожности – он вообще не очень любил фанатиков и предпочитал не иметь с ними никаких дел.
Однако рекомендованные Райковым парни производили впечатление людей вполне здравомыслящих и толковых, в морском деле набирались опыта быстро и капитана искренне уважали, тем более – у последнего и выборато никакого не было, не идти же в дальний поход с командой из двадцати человек, а именно столько оказалось «охочих». Плюс плотник Спиридон, ныне используемый за шкипера, плюс Том, плюс юнга Лесли – с парусами, положим, управиться и можно бы, при не особенно сильном ветре, однако вот вести бой – совершенно нереально!
У острова Рюген все суда задержались – пережидали внезапно налетевший шторм, а потом при почти полном штиле ждали попутного ветра. Пользуясь вынужденной остановкой, ктото красил суда, ктото устраивал купальню, а беглецыкамизары долго молились, опять же – с разрешения господина капитана.
Старшим среди них бы старый знакомый ЖанЖак Лефевр, крестьянин из Виваре, боцман, имевший – как он уклончиво выразился – некоторое отношение к морю. Какое именно – Андрей быстро догадался, глянув на его крутые мускулы и мозолистые ладони – галерный гребец, кандальник! Что ж, дело ясное.
Том гугенотов откровенно побаивался, хотя и сам принадлежал почти что к протестантской церкви, каковой можно было считать англикан, не признававших главенство папы, Бьянка же, наоборот, нашла с ними общие темы и даже по вечерам, после ужина, долго говорила с ЖанЖаком, довольно смело сравнивая последователей упертого швейцарского протестанта Кальвина и голландского католического богослова Янсения…
– Ну ведь и там, и там – божественное предопределение судьбы, самосовершенствование, строгость нравов! Это же все близко, не так?
– И вовсе не так, любезнейшая мадам Тоннер! Янсенисты все же – католики и…
– И иезуиты католики! А сторонники Янсения их ненавидят…
– А король Людовик гнобит и тех, и других, – встряв в разговор, Громов кивнул на небо. – Похоже, завтра с утра всетаки поднимется ветер. Даже ночью уже.
– Мы будем готовы, господин капитан, – месье Лефевр почтительно поднялся. – Ах, этот король Людовик… Эта проклятая война, разорившая нас. Господин Райков уверил, что царь Петр очень хорошо относится к людям нашего рода?
– Вы имеет в виду веру? – уточнил Андрей.
– Именно так, господин капитан.
– Тогда – да. А мятежников, скажу откровенно, ни в одном государстве особо не жалуют.
– Ого! Как там весело!
Вскочив на ноги, Бьянка подбежала к фальшборту, глядя, как сигают в воду моряки стоявшей невдалеке шхуны под английским флагом.
– А корма у них – зеленая, радостная! – присмотревшись, добавила девушка. – И цветы какието нарисованы… Ромашки! Как видно, тамошний капитан – человек веселый.
Рига встретила суда – от Рюгена они так и шли вместе, почти что в кильватер – отражающимся в бирюзовых волнах залива солнцем, голубым, с редкими бегущими облаками, небом и звоном колоколов, плывущим над широкой Даугавой, от самого города – к заливу. У причалов и на рейде стояло немало судов, в большинстве своем голландских, немецких и шведских, над красными крышами бюргерских домов гордо возвышались зеленые колокольни церквей Святого Якоба и Святого Петра, а – посередине, между ними – длинный основательный шпиль кафедрального собора, тоже выкрашенный радостной изумруднозеленой краской.