Хоть и против течения, но продвигались быстро: гребцы были хоть куда, да и большая лодка – пока что пустая – задерживала путников не особенно сильно. Сквозь туман проглядывал низкий заболоченный берег, густо поросший ивой, тростником и осокою; вот прямо изпод весла выпорхнула утка, а вот гдето совсем рядом истошно закричала выпь.
Добирались гдето около двух часов – ничего себе соседнее селение! По прикидкам Андрея выходило километров пятнадцать, уж никак не менее. Пока плыли, туман медленно, но неуклонно таял, исходил упорно цепляющими клочьями за кусты и осоку. Над головами индейцев и их бледнолицего спутника показалась просинь, выглянуло, весело заиграв на воде, нежаркое осеннее солнышко. Сразу сделалось теплее, казалось, даже птицы загомонили громче.
Причалив, индейцы молча – они все делали молча, и вовсе не потому, что не любили поговорить – спрятали лодки в осоке и некоторое время шагали вдоль берега зыбкой болотистою тропой, несколько раз заставившей Громова невольно вспомнить один не самый радостный эпизод из легендарного советского фильма «А зори здесь тихие». Слава богу, болотина вскоре закончилось, начался раскидистый, с красными папоротниками и ракитником, лес, холодный и влажный, почти как и болото, так же чавкало под ногами, однако хотя бы тропинка не колыхалась, вотвот готовая ухнуть в бездонную засасывающую трясину.
Чем дальше от реки и болота, тем идти становилось легче, суше, вот уже и деревья стали куда реже, пошли рододендроны, можжевельники, а сквозь густую листву все чаще и чаще сверкали золотистыми столбиками теплые солнечные лучи.
Не пройдя и километра от берега, индейцы насторожились, принялись пробираться вперед с осторожностью, то и дело прислушиваясь и присматриваясь буквально ко всему вокруг.
Наконец, Красная Сосна и вовсе велел всем остановиться, да, закрыв глаза, с шумом втянул в себя воздух, словно глотнул его, перекатывая во рту и пробуя на вкус. Все остальные индейцы, даже здоровяк Сильный Кулак с верным мушкетом на плече, усевшись на корточки, смотрели на сублейтенанта с благоговением и плохо скрытым ужасом, показавшимся Громову весьма неожиданным. Они же были односельчане, эти индейцы. Чего так уж бояться собственного вождя?
Красная Сосна стоял не шевелясь, словно бы прислушивался к чемуто, смуглое бесстрастное лицо его, однако, нельзя было бы назвать безмятежным, было в нем нечто такое, что напоминало вошедшего в транс колдуна или, исходя из местных реалий, шамана. Руки вождя, поначалу опущенные, медленно поднимались, словно крылья, потом снова опускались, прижимаясь к бедрам… вот левая рука скользнула к ожерелью из медвежьих клыков… чтото еще висело на груди Красной Сосны, чтото такое, что – судя по реакции враз зажмурившихся индейцев – не следовало бы видеть никому.
А Громов не зажмурился – присмотрелся! Что ему до какихто дикарских верований! Однако, как ни старался, не увидел ничего… Вождь просто чтото сжимал в кулаке, чтото очень небольшое… Нательный крестик? А почему бы и нет? Впрочем, потом можно будет понаблюдать, посмотреть на вождя повнимательнее.
Напрягшись, Красная Рука вдруг дернулся и, вытянув руку вперед, выкрикнул чтото на своем языке. Андрей все же разобрал знакомое слово – «ямаси»!
Ямаси… Враги. Так что же, выходит, враги здесь? И вождь их почуял?
А ведь все именно так и обстояло: индейцы вытащили ножи и томагавки, ктото приготовил стрелы и лук, а сержант Сильный Кулак с неожиданной сноровкой и ловкостью принялся заряжать свой огромный мушкет, больше напоминавший крепостное орудие.
– Двигайтесь как можно более тихо, – взглянув на Громова, шепотом предупредил сублейтенант. – Ямаси уже ушли, но могли оставить лазутчиков. Не отставая идите за мной.
Раскинувшееся на лесной опушке, близ заросшего осокой ручья, небольшое – три вигвама и две хижины – селение казалось вымершим, – не было видно ни одного человека, лишь от небольшого, едва тлеющего костерка меж вигвамами поднималась вверх тоненькая струйка дыма. Поперек костра лежало какоето толстое, обуглившееся посередине бревно, в котором Андрей, присмотревшись, признал тотемный столб.
Суровые лица индейцев исказила гримаса гнева, по знаку Красной Сосны четверо парней вытащили из костра обгоревший тотем, оттащив к одной из хижин. Вождь вполголоса приказал тщательно осмотреть все, и воины кусабо разбрелись по деревне. Громов тоже подошел к ближайшей хижине, сложенной из переплетенных меж собой прутьев и крытой листьями сабаловой пальмы, и, откинув циновку, заглянул внутрь.
В нос ударил запах свежей крови и смерти! Прямо поперек входа лежал совершенно раздетый труп женщины… баз головы! Рядом, на земляном полу, притулились трупики детей, пронзенные – как видно – копьями и тоже без голов. Лужи темной крови привлекали множество жирных зеленых мух, их плотоядное жужжание отдавалось в ушах гнусным протяжным эхом.
– Господи!
Выскочив из хижины, молодой человек хотел кричать, позвать когонибудь, но осекся, увидев, как воины вытаскивают из вигвамов такие же обезглавленные трупы, аккуратно складывая их напротив тотема, который двое парней сноровисто вкапывали в землю.
– Ямаси убили всех, – увидев Андрея, тихо промолвил вождь. – Не только воинов. Стариков, женщин, детей… даже самых маленьких.
– Сволочи!
– Вам, белым, наверное, кажется, что это зверство, – скривившись, Красная Сосна покачал головой. – Однако это не так. Разорить селение врага – высшая доблесть! Убить мужчин – чтобы у врага не было силы, убить женщин – чтоб они не нарожали воинов, убить детей – чтоб из них не выросли мстители, которые в один прекрасный момент вот так же явятся в деревне врагов и убьют там всех!
Громов молча сплюнул: что ж, определенная логика в словах сублейтенанта имелась. Логика первобытного дикаря! Именно так первобытные люди и жили. Именно такие войны и вели. Именно так! На уничтожение! Все против всех. И не важно, ребенок ты или взрослый, враг не должен жить, враг не должен мстить, враг не должен размножаться.
Прекрасно понимая это (все ж таки историк!), молодой человек тем не менее спросил, почему это ямаси не взяли пленных?
– Им что, не нужны рабы? Деньги?
– Не так нужны, как нам, – дернув шеей, пояснил вождь. – Ямаси – дикие и держатся старых традиций. Нас же считают предателями, холуями белых, хоть мы долго воевали с англичанами и только потом заключили с ними взаимовыгодный союз, не утратив наших обычаев. Разве что многие поверили в Иисуса Христа… но не отринули и Великого Духа! Ямаси же – закоренелые язычники, жестокие дикари. Они обезглавили убитых, чтобы мы не смогли достойно их похоронить, а это очень важно!
– И что вы собираетесь делать?
– Чтонибудь придумаю, – Красная Сосна неожиданно улыбнулся. – Уже придумал! Мы похороним павших со всей подобающей честью. Увы, весь порох ямаси забрали с собой, остались лишь ядра. Воон в той хижине, она использовалась как амбар. Сходите, отберите, какие подойдут.
– Да, конечно, – глядя на трупы, рассеянно кивнул Андрей.
– Подождите… – вождь жестом остановил его. – Я дам вам в помощь Синюю Молнию, он сообразителен и немного знает английский.
Обернувшись, сублейтенант чтото сказал на своем языке, и один из молодых воинов бросился вслед за Громовым.
– Лейтенант сказал – ты говоришь поанглийски? – на полпути обернулся Андрей.
Воин – молодой, тощий, с разрисованной синей и красной красками грудью и решительным, но вполне юным лицом – учтиво склонил голову:
– Да, сэр. Говорю. Немного.
– Хорошо.
Пригнувшись, молодой человек вошел в амбар и сразу же увидел лежащие в больших плетеных корзинах ядра, большинство которых годились лишь для фальконета, однако попались на глаза и несколько двенадцатифунтовых, одно из которых Громов и вытащил, показал индейцу:
– Вот такие отбирай, складывай.
– Только железные? – тут же переспросил юноша.
– Каменные тоже. Ну и… Вообщето это не простое железо – чугун.
Андрей неожиданно для себя улыбнулся: а пареньто и вправду оказался сообразительным, и даже чемто напоминал Громову незабвенного Саланко, молодого вождя одного из маскогских племен, друга, с которым когдато – не так уж давно – делил каторгу, а затем – и воинскую славу. Эх, Саланко, Саланко… вот бы кого встретить!