— Нет, полегче, мистер Флетчер, — перебил его генерал, — проповедь сегодня буду говорить я, хоть я и не мастер на это. Ну, вся ли команда собралась или нет?
Ответили, что собрались все. Тогда велено было, чтобы все поделились по своим судам и каждая команда стояла порознь. Приказ был исполнен.
— Ну, господа, я очень плохой оратор. Не готовился я быть ученым. Но что я скажу, то всякий пусть зарубит себе на носу и запишет, потому что за каждое свое слово я готов дать ответ в Англии, хоть самой королеве. Да все это у меня уж вот здесь записано. (Неизвестно, было ли это действительно записано в тетради, которая была перед ним, но таковы были его слова, очень точно здесь передаваемые). Так вот, господа, мы здесь очень далеки от родины и друзей, враги окружают нас со всех сторон; стало быть, не приходится дешево ценить человека, человека здесь и за десять тысяч фунтов не купишь. Значит, нам всякие бунты и разногласия, которые среди нас проявились, надо оставить. Клянусь богом, я как помешанный становлюсь, если только подумаю о них. Я требую, чтобы этого не было; я требую, чтобы джентельмены с матросами и матросы с джентельменами были друзьями. Я хотел бы знать имя того, кто здесь отказался бы своими руками взяться за канаты, но я знаю, такого здесь нет. Покажем же, что мы все заодно, не дадим неприятелю случая радоваться развалу и разброду среди нас. Джентельмены необходимы в плавании для управления, поэтому я и взял их с собой, да и другая еще цель при этом у меня была. Но и без матросов не могу обойтись, хоть и знаю, что это самый завистливый народ на свете и беспокойный, коли не держать в узде. Потом вот что еще: ежели кто здесь хочет домой вернуться, пусть скажет мне. Вот «Златоцвет», могу обойтись без него, отдать тому, кто хочет домой; дам столько, сколько могу. Только помните, чтобы это было на самом деле домой, а то, коли встречу на своем пути, пущу ко дну! До завтра хватит времени обдумать, но клянусь, что говорю с вами начистоту.
Раздались голоса, что никто возвращаться не хочет, все хотят разделить его участь,
— Ну, ладно, отправились вы в плавание по доброй воле или нет? Все ответили, что по доброй воле.
— А от кого ожидаете получить ваше жалованье?
— От вас, — раздалось в ответ.
— Ну, что же; что скажете: хотите получить жалованье сейчас или доверяете мне?
— Доверяем, — раздалось по командам. Несколько голосов прибавили:
— Мы и не знаем, сколько жалованья спрашивать.
Тогда генерал приказал баталеру6 с «Елизаветы» немедленно сдать ключи, что тот и исполнил. Затем, повернувшись в сторону командиров отдельных судов, он сказал:
— Освобождаю офицеров от всех их обязанностей.
— Что вас побудило сместить нас? — спросили капитаны Винтер и Томас.
— Приведите мне резоны, по которым я не должен был бы так поступить, — ответил генерал.
Затем, приказав всем молчать, он рассказал следующее:
— Ее величество королева из всех людей на свете пуще всего запретила мне рассказывать о целях плавания лорду Берлею, а вы знаете, как Даути сам признался, что он выдал министру планы путешествия. Теперь, господа, даю слово джентельмена, больше казней не будет, больше не подниму руку ни на кого, хотя есть здесь такие, которые ее заслужили.
При этих словах он указал на Уоррола, который тут же бросился к его ногам и просил пощады.
— Ладно, ладно, Уоррол, — сказал генерал, — мы еще потолкуем об этом после.
Потом он обвинил некоего Джона Олдея в дурных поступках против него, но не стал распространяться, прибавив:
— Потолкуем об этом один на один после обеда. Тут есть люди, которые не зная, как иначе повредить мне, распространяют слухи о разных частных лицах, которые будто бы снарядили это путешествие. Вот как было на самом деле. Лорд Эссекс писал обо мне министру Уолсингэму как о человеке, годном для борьбы с испанцами. Уолсингэм приходил беседовать со мною и говорил, что королева, оскорбленная Филиппом Испанским, хотела бы ему отомстить. Он показал мне план действий, прося под ним подписаться, но я отказался от подписки, потому что бог может отозвать ее величество к себе, а ее наследник вдруг заключит союз с королем испанским, и тогда моя подпись будет меня же и уличать. Вскоре королева потребовала меня к себе, и вот приблизительно ее слова: «Дрейк, мне бы хотелось отомстить королю испанскому за разные его обиды. Ты единственный человек, который может это сделать». Я ответил государыне, что в Испании тут делать нечего и что единственное средство досадить испанцу — Индия. Затем генерал показал нам запись королевы на пай в тысячу крон и привел ее слова, что, если кто-нибудь из ее подданных даст знать о затеваемой экспедиции королю испанскому, тому не сносить головы.
— И вот, господа, подумайте о том, что мы сделали. Мы поссорили трех могущественных государей: ее величество с королями испанским и португальским. Если наше плавание не завершится большой удачей, мы станем посмешищем для врагов, которые будут торжествовать, а на лице нашей родины мы будем вечным пятном. Другой раз подобной попытки уже нельзя будет предпринять.
Затем генерал восстановил всех разжалованных в их прежних правах и сказал, что все будут удовлетворены, хотя бы ему пришлось продать для этого последнюю рубашку.
— Я имею хорошие основания обещать это, потому что кое-что есть у меня у самого в Англии, а кроме того, у меня в этом путешествии паев столько, сколько у любых трех участников, вместе взятых. Если же мне не суждено вернуться, то всем заплатит королева, которой мы все вместе служим. Если бы вы сказали, что вы служите мне, я бы вас не поблагодарил, потому что вы служите только ее величеству.
Пожелав затем всем быть друзьями, генерал приказал всем разойтись и вернуться к своим делам.
Теперь пора вернуться к прерванному рассказу о путешествии.
17 августа мы покинули залив Юлиана, на берегах которого прожили в палатках около двух месяцев. Наша флотилия теперь уменьшилась. Генерал давно уже тяготился слишком большим количеством судов, которое затрудняло путешествие, требовало лишних забот, распыляло команду, делало эскадру менее подвижной, а главное — заставляло тратить много времени на поиски судов, которые много раз во время бурь или туманов отделялись от остальной флотилии и пропадали на несколько дней. «Лебедь» был разрушен еще в конце мая: были сняты снасти и все железные части, а остов сожжен. Теперь той же участи подверглось португальское призовое судно «Мэри». У нас остались три корабля, не считая несколько галер для удобства сообщения между собой и с берегом: «Елизавета», «Златоцвет» и адмиральское судно «Пеликан», теперь переименованное в «Золотую Лань».
20 августа завиднелся мыс, который лежит перед входом в Магелланов пролив и который испанцы прозвали Девичьим. Волны, разбиваемые об его высокие и крутые серые утесы, казались нам струями, которые выпускают киты. Проходя мимо мыса, генерал отдал приказ всем судам спустить марсель в честь нашей девственной королевы.
Мы вошли в пролив и шли в виду обоих берегов, которые постепенно приближались к нам. В самом узком месте ширина пролива — всего мили три. Прежде считалось, что течение здесь идет в направлении с востока на запад, но мы убедились, что и тут налицо обычные приливы и отливы и что разница уровня между ними — около пяти сажен. Мы продвигались вперед медленно и с немалыми затруднениями. Пролив очень извилист, приходилось часто менять направление. Кроме того, с ледяных вершин окружающих гор дуют сильные и холодные ветры. Казалось, будто каждая гора имеет свой особый ветер: то он был нам благоприятен и гнал быстро вперед, то дул с левого борта, то — с правого, то относил за один час дальше назад, чем сколько мы успевали пройти за несколько часов. Иногда эти ветры смешивались и одновременно падали на море с такой силой, что образовывались смерчи, которые низвергались ливнями. Кроме того, море так глубоко там, что не было возможности бросить якорь, хотя бы дело шло о жизни или смерти. Магеллан говорил, что в проливе много удобных гаваней. Это верно, но, чтобы пользоваться ими, надо бы целые корабли загружать не чем иным, как якорями и канатом.
Милях в ста от входа мы увидели три острова, из которых один назвали островом Варфоломея, так как это было в Варфоломеев день, 24 августа; другой — островом Елизаветы, в честь нашей королевы, а третий — островом Георгия, в честь нашей родины. Мы нашли на этих островах изобилие пингвинов, которых Магеллан назвал гусями. Это странная птица, которая летать не может и передвигается так прямо, что издали мы приняли их стаю за кучу детей. Для птиц такого размера они обладают большой силой: наши матросы совали палки в их норки, чтобы их оттуда выгнать, и они так крепко хватали эти палки клювом, что матросам приходилось напрягать всю свою силу, чтобы вытащить их. Благодаря их неуклюжести и медленному движению за один день их набили не меньше трех тысяч.