Россыпь мелких коралловых аттольчиков усеивала его мелкие воды. Галиот, двигаясь по глади залива, поднимал то муть чёрную, как тушь, то белую, словно молоко.
Берега залива были топкими и густо поросли мангровыми деревьями, осокой и кустарником-марабу.
Во глубине болот и потаённых лагун что-то вечно квакало, попискивало, хлопало, булькало… Царство птиц и крокодилов.
— Моя видеть, — сказал Ташкаль, протягивая руку в направлении песчаной косы, намытой вровень с волнами так, что лишь беловатый цвет отличал её от синих вод залива.
По всей косе стояли бедные хижины, поднятые на сваях и крытые пальмовыми листьями. На открытых «террасах» из жердей сохли каноэ, перевёрнутые вверх дном, тут же покоились черепашьи панцири, вложенные один в другой.
Здесь-то и были прописаны охотники за черепахами.
Звучит похоже на «охотников за черепами», но местное население свирепостью не отличалось — это были забитые потомки индейцев тайно, которым некогда принадлежала вся Куба, а ныне они были оттеснены в забытые Богом неудобья.
Завидев «большие пироги» бледнолицых, шедшие под парусами, охотники предпочли убраться подальше, с глаз долой — и деревенька опустела.
— Забираем каноэ и валим отсюда! — раздался зычный голос Олонэ. — Ночевать лучше на Пиносе, чем в этих топях!
Пиратские корабли даже якорей не бросали — легли в дрейф и спустили шлюпки.
Бравые флибустьеры погребли к селению, надеясь не только пироги увести, но и мясца черепашьего отведать — солонина им, мягко говоря, поднадоела.
— Ну и зачем? — покривился Сухов. — Можно ж было по-хорошему. Совсем тяму нет…
— Думаешь, — прищурился Толстяк, — местные и отпор дать могут?
— А чего ж? Даже заяц на волка кидается, если тот в угол косого загонит. Это самое… Айюр! Правь к берегу, тут глубоко. Вон туда, где протока.
Буканьер-бербер, что стоял у руля, крутанул штурвал, направляя галиот куда сказано.
«Ундина» едва вписалась в узенький проливчик, соединявший Батабано с уединённым озером, вернее сказать, лагуной.
Прибоя здесь не чувствовалось вовсе, водная гладь казалась сине-зелёным зеркалом в «раме» из двух чащ по окоёму — истинной зелени и её отражения.
К югу озеро мелело, там бродили фламинго, сгибая и разгибая ноги-ходули, а к северу, у самой перемычки, что разделяла лагуну и залив, Олег разглядел три или четыре каноэ, в каждом из которых сидело по трое, по четверо, считая и женщин с детьми.
— Ташкаль, — быстро проговорил Сухов, — крикни им, что мы меняться пришли.
Краснокожий прокричал что-то, индейское наречие мешая с испанским.
Как ни странно, но его поняли — гребцы на каноэ, только-только взявшиеся энергично грести, дабы уйти подальше, замешкались. Посовещались довольно бурно и опасливо повернули к галиоту. Правда, к самому борту не подплывали, держались подальше.
— Ага, — сказал Олег «с глубоким удовлетворением». — Передай им, что корабли в бухте пришли их грабить, а вот мы — белые и пушистые… Это самое… Честные, то есть. Скажи, что нам нужно мясо. Мы его сменяем… На что? Ну что им нужно? Порох? Ножи? Крючки? У нас этого добра — навалом…
Ташкаль, помогая себе руками, донёс до охотников сияющие перспективы, и гребцы оживились, стали спорить между собой, а тут и женская половина подключилась.
В конце концов старый метис в одних драных штанах и с налобной повязкой сообщил о желании «махнуться», предлагая запеченное черепашье и крокодилье мясо в обмен на бочонок пороха… и один стальной нож.
Глянув на солидные куски мяса, завёрнутые в банановые листья, Сухов кивнул — и Жан Бальянгер, плотный, коренастый ларошелец с красным лицом и выгоревшими на солнце бровями, осторожно опустил на верёвке бочоночек с порохом. Нож входил в комплект.
Охотники за черепахами ловко приняли тару, откупорили, убедились, что бледнолицые их не надули, и быстренько привязали к верёвке четыре ёмких корзины с мясом.
Голова с Бастианом, кряхтя, подняли корзины на борт.
— Свеженина-а! — плотоядно заурчал Толстяк Люка.
Расставшись друзьями, галиот и каноэ разошлись.
— Они говорить, — передал Ташкаль, — что сказать воинам о нас. В друзей они не стрелять…
— Не п-понял, — озадачился Бастиан.
— Скоро поймёшь, — ухмыльнулся Голова.
Едва лишь «Ундина» показалась из пролива, выходя на простор Батабано, как начали происходить события.
Пираты, высадившись в деревне, увели с десяток каноэ, но мяса не нашли, а потому решили побезобразничать — запалили хижины и поплыли к кораблям, горланя разухабистые и непристойные песни.
Они гребли невдалеке от берега, уверенные в собственном превосходстве, когда из мангровых зарослей полетели в их сторону меткие стрелы.
Трое умерли сразу. Четвёртый, схлопотав «подарок» из джунглей, вскочил, взмахивая руками, выгнулся — и выпал за борт.
Спасать его не стали, ибо в этот момент снова сработали индейские луки.
Пираты заорали, и на палубе «Сен-Жана», ближе всего подошедшего к берегу, лишь теперь заметили опасность.
Залп из мушкетов породил ответный огонь — два или три экономных выстрела из мангровых зарослей не дали промашки.
Шлюпки подгребли к бортам «своих» кораблей, и тогда рявкнули пушки, посылая пяток ядер.
Чугунные шары пронизали мангры, снося ветки, и канули в озеро, а охотники за черепахами сделали ещё пару выстрелов, провожая непрошеных гостей.
Галиот находился ближе всего к берегу, но ни одна пуля, ни одна стрела не задели его. Дружба народов.
— Мясо — это хорошо, — высказался Голова, — а как же мы без каноэ?
— А они нам не понадобятся, — усмехнулся Олег, не раскрывая свой «осведомлённый источник».
Пиратская флотилия простояла на рейде одной из укромных бухточек острова Пинос, прикрытая с моря скалами, а с берега — соснами.
Правда, сами «вольные добытчики» таились не особо, режим тишины и светомаскировку не соблюдали — костры горели ярко, вино лилось обильно, а песни горланились во всю мочь.
Рано утром корабли отчалили, держа курс к мысу Грасиас-а-Дьос, но тут капитанскому счастью Олонца пришёл конец.
Наступил штиль.
Полнейшее безветрие — Олег никогда ещё не видал такого гладкого моря. Даже самой меленькой зыби заметно не было — глубокие воды невинно голубели, отливая под солнцем блескучим зеркалом.
Навалилась духота. Зной отуплял и выматывал — человек терял силы, ничего, по сути, не делая.
Воды хватало, хотя пить эту тепловатую жидкость было невмоготу.
Кваску бы! Холодненького, шипучего, имбирного! Бокал!
И чтоб капли сочились по его стылым, скользким бокам…
«Что может быть лучше бокала остуженного кваску в такую-то жарень? — разморенно подумал Сухов. — Только ведро…»
— Капита-ан… — окликнул его Пьер дю Трильо. — А мы таки движемся…
— Кто — мы? Корабль, ты имеешь в виду?
— Угу… Нас течением несёт…
— Да? И куда?
— Севернее мыса Грасиас-а-Дьос. Похоже, к заливу Гондурас.
— Ясненько…
Олег покачал головой — события, изложенные в письме донны Флоры, происходили с точностью, как по расписанию.
— Это не самое страшное… — вздохнул он. — Водой-то мы запаслись, а вот, что мы жрать будем, неясно…
— Ну мясо пока не попахивает, — успокоил капитана Пьер, — и бобов полно. Эти… как их… лимоны-апельсины, опять-таки. У нас этого добра — целая бочка.
— Здорово, — кивнул Сухов. — Вот что… Бастиан! Ты, кажется, хвалился, что отъявленный рыбак?
— Ну-у навроде т-того, — приосанился креол.
— Тогда хватай таких же рыболовов, спускайте шлюпки — и за дело! Сегодня же четверг? Вот и устроим «рыбный день»!
Двойного смысла в словах капитана никто не уловил, но главный посыл уразуметь было несложно — вскоре любители рыбалки, похохатывая да покрикивая, погребли в море, забросили удочки, насаживая на крючки шматики мяса, которое «пока не попахивало».