Влажная, грохочущая мгла затянула простор.
Метилось — ещё одно мгновение, и «Ундина» рассыплется, оборачиваясь ворохом щепок, ибо не по силам паруснику этакое буйство.
Но нет, галиот держался. Первыми сдались люди.
Олег, цепляясь за всё, что можно, добрался до своего закутка. Дверь запирать не пришлось, её давно сорвало и унесло.
Ну хоть расщепериться, закогтиться, чтоб не смыло…
Обнимая грот-мачту, что-то кричал Нормандец.
И тут же бешеный поток воды прокатился по палубе, покрывая капитана с головой, отрывая, кружа, увлекая в пучину…
Был — и нету.
Порыв ветра донёс до Сухова панический вопль:
— Тонем! Мы тонем!
По палубе проволокло опрокинутую шлюпку, двое матросов уцепились за неё, к ним бросились ещё трое.
Впятером они перевернули лодку, а в следующий момент волна «спустила» её за борт.
«Кажется, и вправду тонем…» — мелькнуло у Олега.
Вода гуляла по всей палубе вровень с бортами, уже не скатываясь — кружась вокруг мачт и захлёстывая невысокую надстройку, где хватались за штурвал сразу трое рулевых.
Но вот и их проняло — одного накрыло волной и унесло, а двое других ринулись следом, хватаясь за бочонки пущей плавучести ради.
— Спасайся кто может!
— Идиоты! — заорал Сухов, выбираясь на палубу.
Ветер отбросил его и припечатал к мачте.
С бранью Олег отстранился, хватаясь за леера, и поспешил к шканцам.[6]
И ежу было ясно, что стоит только галиоту развернуться бортом к волне, как его опрокинет, и тогда уж точно потопит.
Пару раз Сухова едва не смыло за борт, однажды даже протащило по палубе в клочьях пены, но он добрался-таки до штурвала. Ощерился мрачно, отплёвываясь от брызг и клочьев пены.
Ну что, недоучка? Берись, доказывай теперь, что не зря два года палубу топтал!
Что-то же всё равно должен был упомнить из мастер-классов Мулата Диего…
Олег закрутил штурвал, отворачивая «Ундину», уводя корабль с курса, ведшего к гибели.
Раньше галиот шёл Наветренным проливом на юг — посередине между Эспаньолой и Кубой, следуя на Ямайку, — а теперь его бушприт качался, выписывая восьмёрки, словно указкой тычась в сторону севера.
Стоять на мокрой палубе, цепляясь за штурвал, долгими часами выдерживая курс, — та ещё работёнка.
К тому времени, когда буря стала угасать, смещаясь к берегам Новой Гранады,[7] Олег вымотался совершенно.
Унеслись тучи, робко проглянуло солнце, тут же начиная жарить и печь.
Шатаясь, Сухов подошёл к ступенькам и рухнул на верхнюю.
Сил не было — кончились.
Ветер тоже стих. В шторм хорошо парусил сам корпус галиота, мачты даже, а теперь, без ветрил, «Ундина» медленно дрейфовала.
Выругавшись, Олег встал, со стоном разгибаясь.
Где эта чёртова матросня? Куда попряталась? Что ему, одному за всех отдуваться?
Первым делом Сухов спустился в каюты. Ни души.
На нижней палубе тоже никого не замечалось — только вода, набравшаяся в трюм, издавала жалобный плеск, словно упрашивая: «Выпустите меня отсюда!»
Прошлёпав в носовой кубрик, Олег обнаружил там единственного члена экипажа, не покинувшего корабль, — это был рыжий детина, похрапывавший в гамаке.
Его национальную принадлежность определить было трудно. Предположительно, креол — плод любви какого-нибудь заезжего испанца и туземки-индианки. Негритянская кровь тоже чувствовалась — этот широкий нос и толстые губы явно указывали на Африку.
— Подъём! — сказал Сухов, небрежно пиная спящего.
Тот проснулся сразу и долго моргал, серьёзно и сосредоточенно наблюдая за Олегом.
— А, м-московит… — затянул он и зевнул с хряском, оскаливая великолепные зубы. — Ч-чего надо?
— На вахту пора.
— К-кому?
— Тебе.
Креол погрозил Сухову пальцем и сказал назидательно:
— Вот п-придёт капитан, вот он и с-скажет, кому п-пора, а к-кому можно и поспа-ать…
Олег одним движением перевернул гамак, швыряя матроса на палубу.
— Я тут капитан. А ты — моя команда. Не нравится если, можешь сигать за борт. Перебьюсь.
Матрос воздвигся, потирая ушибленный бок. Он явно струхнул, но, как и прежде, ничегошеньки не понимал.
— А… г-где все? — промямлил он.
— Купаются, — буркнул Сухов. — Устроили командный заплыв. Пошли.
Креол выбрался на палубу.
— Т-так это ч-что, — сказал он, перетаптываясь, — вообще ник-кого нет, ч-что ли?
— Я есть. Ну и ты тоже. Как звать?
— Б-бастианом.
— А я — Олег. Можно Олегаром звать.
— Олег-гар?
— Вроде того. Ладно, Бастиан, приступим. Кливер ставить!
— Есть кливер с-ставить, — растерянно ответил креол и потопал к носу.
Вскоре косой кливер, растягиваясь между фок-мачтой и бушпритом, перестал полоскать, надулся, ловя ветер, дувший с юго-запада, и легонько потащил галиот.
На востоке давно уж прочертилась синяя полоска между морем и небом, обозначая берег Эспаньолы.
Берег Сен-Доменг, на который король Франции Людовик XIV уже наложил лапу, но чьи притязания испанская корона пока что не признавала.
Французы, впрочем, не слишком считались с мнением Марианны Австрийской, испанской королевы и регентши при Карле II, несчастном короле-инвалиде, жертве династического инцеста. Выходцы из Нормандии и Бретани селились по всему Сен-Доменгу, теснясь в Кап-Франсуа и в Пор-Марго, «сочиняя» себе хижины и разбивая плантации сахарного тростника.
Вскорости Европа, охочая до сладкого, стала щедро платить плантаторам, и те переезжали в новые особняки, раз от разу всё более роскошные.
Торговцы живым товаром успешно сбывали на Берегу Сен-Доменг чёрных невольников из африканских саванн, плантации ширились, а сахар обращался в злато-серебро.
Впрочем, Олегу была абсолютно безразлична тамошняя «сладкая» жизнь. Ему бы свою сохранить да хотя бы выспаться по-человечески.
— К берегу, Бастиан! К берегу!
Кое-как закрепив штурвал, Сухов помог креолу — всей своей «команде» — поставить фок.
Галиот живо прибавил ходу, и к вечеру Олег заприметил знакомые очертания острова Гонав.
За минувшие сорок лет этот клочок суши не утратил своей прелести, оставаясь всё таким же безлюдным.
— Отдать якорь!
— Есть отдать якорь! Моско… э-э… К-капитан! А как мы его п-поднимать будем? Вдвоём-то?
— Как-нибудь, Бастиан. С Божьей помощью… Так, я уже вахты три отстоял, корабль спас, подвиг совершил, хватит с меня. Теперь твоя очередь.
Не чуя ног, Сухов пробрался в капитанскую каюту, запер дверь и отворил окно, чтобы выветрился крепкий дух выпитого и пролитого рома.
Упал на топчан и отрубился.
Глава третья,
в которой Сухов заводит полезные знакомства
Французское королевство, Версаль.
Людовик XIV де Бурбон, он же Король-Солнце, он же Людовик Великий, с детства страдал комплексом неполноценности.
Мать его, Анна Австрийская, дорвавшаяся до власти после смерти короля, звавшего своего отпрыска Луи Богоданным, быстренько расставила повсюду своих людей.
Ришелье, с его непревзойдённым умом, свели в могилу многочисленные хвори, и в Пале-Рояле прописался новый первый министр — кардинал Мазарини.
Королева Анна быстро «спелась» с кардиналом. В общем-то своим высоким постом Мазарини был обязан именно Анне, регентше при малолетнем Людовике.
Великие мошенничества творились при наследнике трона, великие победы одерживались — над той же Фрондой хотя бы.
Но сам Луи Богоданный мог лишь наблюдать со стороны, как вершились дела в его государстве.
Когда молодому королю стукнуло двадцать три, Мазарини умер.
Настал звёздный час Людовика XIV — он властно объявил, что больше не станет назначать первых министров, поскольку намерен править сам, единолично, как самодержец. И точка.
6