Так всё и случилось. Поздно вечером, когда совсем стемнело, в дверь Фисеки осторожно постучали. Григория не было дома, веселился он в этот самый момент со своей компанией в кофейне – музыканты ещё не успели разъехаться. Старуха-мачеха, так и не оправившись от потрясения, с самого утра всё причитала и неслышно вздыхала, а теперь пропадала где-то у соседей. Ирина оставалась одна и хлопотала по хозяйству. Целый день её душа тихо болела и ныла от стыда, щёки полыхали, а глаза воспалились от нескончаемых слёз. Дай бог здоровья соседкам-подружкам, что взялись её утешать, каждая по очереди, и заверили, что не станут позорить её и срамить или смеяться над ней, и ни словом, ни шуткой, ни намёками не припомнят произошедшего, поскольку нету в том никакой её вины. Успокоилась она только под самый вечер и принялась с печалью воображать: насколько было б лучше, когда как по-людски показал бы Маринос свою к ней любовь, и недолго тогда пришлось бы брата уговаривать – а теперь куда уж там! Нет ему больше к ним дороги! Именно в тот самый момент и раздался стук.
– Кто там? – спрашивает девушка через дверь.
– Благословит господь тебя и твоих сродников, дай бог вам здравия и усопшим упокоения! Сжалься, добрая душа, над слепым и старым человеком – вынеси мне что-нибудь поесть.
Приоткрыла входную дверь Ирина и просовывает в щель руку с краюхой хлеба.
– Дай боженька тебе здоровья! – бормочет по-стариковски Маринос и врывается силою в дом.
Сразу опознала она в дряхлом старике пирата Кондара и рухнула на пол без чувств. Не теряя времени, оглядел Маринос на всякий случай дом, завязал своим платком Ирине рот, водрузил её к себе на плечи, в два прыжка пересёк двор и ловко перемахнул через ограду, пробрался украдкой через руины старого соседского сарая на задворках, а оттуда – бегом в поля. Через некоторое время, убедившись, что нет погони, укрылся за деревом, аккуратно прислонил к нему Ирину и принялся брызгать ей в лицо лавандовой водой, которую предусмотрительно захватил с собою. Девушка приоткрыла глаза, Маринос удостоверился, что с ней всё в порядке, вновь завязал ей рот – и прямиком к шлюпке, где, сидя на вёслах, наготове их поджидали его дружки. Через час пиратский бот Кондара уже встал на якорь вблизи Калохори.
По дороге девушка опять очнулась, но, боже праведный, как страшно и отвратительно ей было. Маринос же нянчился с Ириной, словно родная мать, уговорами и ласковым обращением он не оставлял попыток её успокоить, ни грубым поступком, ни даже дерзким помыслом не смел он её оскорбить.
Помаленьку, по чуть-чуть начала она приходить в себя, задышала спокойнее, будто сердце ей что-то подсказывало, будто утишало оно разыгравшееся страхом и паникой девичье сознание. Вспомнила она о доме, о брате, о соседях… О, боже, каким посмешищем, каким позором станет теперь она среди односельчан! И снова обморок, и снова приводит её в чувства Маринос. Догадался Кондар, что так терзает и мучит совесть девушки, и опять ласковым словом пытался он её утешить: обещал, что не прикоснётся к ней, прежде чем их обвенчают, и не обвенчают их, доколе не даст она своё согласие, а поручителями его твёрдого слова пусть будут его верные друзья!
Уж зашла лодка к пристани у Калохори, но ни единого словечка так и не проронила Ирина. Напомнил ей Кондар, что нет более времени на раздумья – разрыдалась совсем бедняга, а пока швартовались и вязали узлы, набралась вдруг смелости и обратилась к пирату со словами:
– Если принесёшь мне клятву пред иконами Богоматери и Николы Чудотворца, перед священником, что нас обвенчает, о том, что жизнь твоя прям-таки с этого момента и навсегда будет мирной и доброй, под стать твоим речам, если бросишь свой жуткий промысел, оставишь оружие и вернёшься к нам в селение, а там пред всеми засвидетельствуешь, что в чести и правде взял меня себе в жёны, и если ты будешь верен мне до самой смерти, то даю тебе своё согласие.
А ничего другого ему и не надобно – на всё был готов Маринос Кондар ради её любви.
Высадились из шлюпки и тихой дорогою поднялись к церкви; нашли там приходской дом, зовут монаха и, не таясь, объясняют ему, что и как. Поначалу тот, конечно, заупрямился, но как разглядел на них сабли и пистолеты, пришлось ему на всё согласиться. Надел пресвитер свою епитрахилью и обвенчал их. Но прежде была принесена святая клятва: первый раз на Евангелии, а потом и пред иконою Николы Чудотворца, которого ох как боялся Кондар, ещё пуще Святого Евангелия.
– А теперь все за мной! И поп тоже пойдёт, – строго приказал Маринос.