Получив обещанное богатство и завоевав всеобщую любовь, молодые неожиданно для себя обнаружили, что у них теперь есть всё необходимое и даже больше. Им не надо было ничего делать — только жить, как жили до Ангелийской Революции знатные лорды и леди.
Когда они венчались (в смятении и ужасе отказавшись совершить обряд в Ист-Минстерском аббатстве), улицы вокруг крохотной церкви оказались запружены многотысячной толпой. Детей сажали на плечи, чтобы те тоже увидели знаменитую пару. Художники, такие же, как Феликс, вскарабкивались на заборы или крыши и торопливо рисовали их.
— Клянусь звездами, — сказала тогда Артия, — это сильно напоминает мне день моей казни.
— Большое спасибо, — отозвался Феликс, и они вместе рассмеялись.
Им пришлось скрывать от широкой публики свое новое местожительство. Несмотря на это, время от времени к ним являлись незваные гости. Они просили автографы, хотели зарисовать Артию, Феликса, даже лошадей и кроликов, в изобилии водившихся в окрестных рощах.
Когда была объявлена война, которую все давно ждали, всё изменилось. Солдаты выпроваживали досужих зевак, утверждая, что они могут оказаться шпионами «лягушатников» — так с недавних пор называли франкоспанцев.
Однако время от времени правительство или Адмиралтейство вызывали Артию и Феликса в Ландон. Они ездили в душных каретах по запруженным толпой городским улицам, посещали навевающие зевоту званые вечера, произносили заказные речи (у Феликса это выходило обворожительно, а у Артии — профессионально: она по актерской привычке легко заучивала тексты наизусть). Оба до глубины души ненавидели эти визиты.
Во время этих вынужденных экскурсий они иногда встречали людей из команды Артии — всех, кроме Честного Лжеца: говорили, что он отдал концы где-то в Вест-Энде. Команда первое время тоже купалась в лучах славы. Все актеры — Эйри, Питер и Уолтер, а особенно Дирк и Вускери — играли свою роль с душой и не терзались сомнениями. Но вскоре Эбад отправился в путешествие, послав Артии малосодержательное письмо. Глэд Катберт, единственный из них, кто не был актером, в конце концов сбежал куда-то на побережье и сделался контрабандистом.
Свин, самый чистый пес в Ангелии, тоже исчез. После помилования Артии его больше никто не видел.
А Планкветт…
— Осторожнее! — воскликнул Феликс.
— Берегись попугая!
Оба, не разжимая рук, торопливо пригнулись, чтобы избежать столкновения с зелено-красным крылатым вихрем.
Планкветту особняк очень нравился. Попугай летал из комнаты в комнату, иногда скрывался из виду на целые дни, оставляя на память о себе только следы в виде помета и оброненных перьев на шторах, креслах и мраморном полу. А иногда порхал по веткам в парке. Появлялся он в самые неожиданные моменты. Глядь — а он уже восседает, прикрыв один глаз, на голове у какого-нибудь греческого бога или каменного грифона.
Сейчас Планкветт выпорхнул из парка, пронесся среди черных деревьев, окружавших дом. Захлопав крыльями, уселся над Феликсовым полотном, склонил голову и клювом проковырял аккуратную дырочку в безупречном голубом небе.
Артия крикнула на него. Феликс пожал плечами.
— Восемь генералов! — заверещал Планкветт. — Рад вас видеть.
— Что бы это значило? — поинтересовался Феликс, почесывая птице головку измазанным в краске пальцем.
— А вот что, — ответила Артия, оборачиваясь к обрыву.
К ним кто-то спешил, размахивая одной рукой, словно старая ветряная мельница.
Около полуночи Артия сидела за столом в библиотеке. Комната была полна роскошных книг, к которым хозяйка за всё это время ни разу не прикоснулась. Их открывал только Феликс да кто-нибудь из слуг, любивших читать. Вот и сейчас одна горничная сидела у открытого окна, углубившись в роман о любви и шпагах.
На столе лежало письмо Эбада.
«Дорогая моя Артия, капитан и дочка!» — Когда Артия прочитала эту строчку впервые, у нее потеплело на душе. Ей нравилось считать Эбада Вумса — чернокожего актера, бывшего раба, утверждавшего, что он происходит из рода египтийских фараонов, — своим отцом. Конечно, он ей не настоящий отец. Но он любил ее мать, а та любила его. А о настоящем отце — Джордже Фитц-Уиллоуби Уэзерхаусе — Артия даже не вспоминала. Да он этого и не заслуживал.
Однако следующие строчки — и тогда, в первый раз, и сейчас — мгновенно стерли улыбку с ее лица.